Книга Франкская империя Карла Великого. "Евросоюз" Средневековья - Анатолий Левандовский

Эпоха Возрождения довершает этот процесс. Появляются знаменитые и широко читаемые произведения Боярдо, Пульчи, Ариосто, где все эти «влюбленные» и «неистовые» Роланды, запросто общающиеся и с ангелами, и с феями, и с богами Олимпа, превращаются в феерические каскады, отчасти – романтические, отчасти – гротескные, но не имеющие ничего общего ни с реальным, ни с эпическим Карлом.

«Век Просвещения» проявил к нему мало интереса: для Монтескье, Вольтера и всей их компании франкский император был слишком «готическим». Один лишь Мабли использовал его для своей социальной схемы, превратив в основателя сословий (!) и даже Генеральных штатов (!).

Но Карл не собирался умирать – недаром же когда-то народ провозгласил его бессмертие. Начался XIX век, и новый завоеватель Европы почел за нелишнее возродить его образ в качестве своего «предшественника». На известной картине Давида «Наполеон на перевале Гран-Сен-Бернар» (1801) Бонапарт на вздыбленном коне застыл над камнем с надписью «Charlemagne» (Карл Великий). И вскоре орлы Карла снова запарили над Европой, а сам он «присутствовал» на коронации 1804 года в Нотр-Дам во время сложного церемониала с благословением папы – совсем как тысячу лет назад в 800 году!

Вспоминали о нем и в последующие десятилетия. В 1881 году было записано любопытное сказание, созданное, по-видимому, значительно раньше, при Наполеоне III. Сказание называлось «Башня Ганделона» (то есть Гуенелона) и относилось к реальной башне близ города Корби. Самое интересное, что в этом «эпосе» бок о бок действовали два предателя, один эпический, другой подлинный, разделенные многими веками. Вот как объясняет этот новый вариант «Песни о Роланде» происхождение трещины, издавна существовавшей в башне.

«Гавделон и Бурмон[20]изменили Карлу Великому и предали его армию дикому народу, который живет очень далеко, за морями и горами, в Испании.

Оба изменника прогуливались в большом парке замка Эйи, как вдруг к воротам замка прибыл Карл Великий весь в трауре, назвал сторожам свое имя и предстал перед двумя злодеями.

– Ну что? – спросил он их. – Остались ли вы мне верными, Ганделон и Бурмон?

Бурмон от ужаса не посмел ответить, и заговорил Ганделон:

– Государь, мы до конца исполнили долг.

– Так ли это? Знай, Ганделон, я крепко в этом сомневаюсь. Что-то подсказывает мне, что вы мне изменили и что вам я обязан гибелью стольких моих солдат от рук испанцев.

Ганделон помолчал, а затем ответил:

– Пусть эта башня моего замка расколется пополам сверху донизу, если мы вам солгали.

И оба предателя протянули руки по направлению к башне и поклялись.

– Аминь! – ответил им Карл.

В то же мгновенье Господь Бог, желая посрамить негодяев и показать им, что ложная клятва не проходит безнаказанно, дозволил, чтобы огромная башня рассеклась посередине сверху донизу, как сказали предатели, принося клятву.

Преступники остолбенели. По слову Карла стража схватила их.

Немного спустя Карл передал их Наполеону, и они были расстреляны.

По другой версии, их повесили, а трупы бросили в лесу на съедение волкам и лисицам».

И это ли не подлинная связь времен?…

Прообраз или соперник?

Наш обзор легендарной биографии Карла был бы неполным, если бы мы не остановились на одной параллели, неоднократно упоминавшейся выше, которая дает возможность и лучше понять, и лучше оценить сущность и продолжительность каролингской традиции.

Средневековье знало, любило и разрабатывало три больших эпических цикла: об Александре Македонском, о короле Артуре и о Карле Великом. Но два последних имели все же значительный перевес, и объясняется это просто. Македонский завоеватель, при всем своем обаянии и подвигах, столь приятных духу рыцарства, действовал в дохристианскую эпоху, а это, учитывая глубокую религиозность средневекового человека, являлось огромным недостатком, примириться с которым было трудно. Другое дело – британский и франкский властители: здесь великие подвиги сочетались с великой набожностью и любовью к христианскому Богу (хотя в цикле Артура, с его волшебниками, феями и чудесными превращениями, в этом отношении все было не так просто и однозначно, как у Карла).

Прежде всего, однако, нужно вспомнить, хотя бы в самых общих чертах, происхождение и суть «артурианы».

Артуровский эпос по своему происхождению много древнее каролингского; в этом нет ничего удивительного, поскольку реальный Артур (если он жил на самом деле) на два века старше Карла; он – поздний современник Хлодвига и действовал в пределах VI века.

Выше говорилось о ранней истории Британии и о жестокой, хотя и безуспешной борьбе ее исконного населения – кельтов против вторгшихся на остров в конце V–VI веках англов, саксов и ютов. В современных этим событиям источниках наряду с рядом других борцов за независимость бриттов мелькает и имя Артура. Древнейшие тексты (вторая половина VI века) рисуют его как некого племенного вождя, предводителя импровизированных отрядов кельтского сопротивления, бесстрашного, но жестокого воителя. Одна из более поздних хроник (VIII век), уточняя героизм Артура, приписывает ему, по образцу Геракла, двенадцать подвигов, главным из которых была победа над саксами у горы Бадон (около 516 года). Все эти (и многие другие, нам неизвестные) материалы были художественно обработаны в начале XII века хронистом Гальфридом Монмутским в его «Истории бриттов», наметившей канву для всех будущих романов о короле Артуре. Под пером Гальфрида раздавленные англосаксами бритты превратились в победителей, их несостоявшееся государство стало великой, не уступавшей Римской, империей, а полумифический предводитель кучки партизан, обернувшись мощным властелином, обрел бессмертие в веках. Подобная трактовка автором хроники, писавшим в XII веке, равно как и последующая популярность самой хроники, далеко не случайны. Со времени Вильгельма Завоевателя новые, нормандские хозяева Англии приветствовали каждый враждебный выпад в адрес покоренных ими англосаксов, а Генрих II Плантагенет, строивший во второй половине века свою «анжуйскую империю», не мог не видеть в «Истории бриттов» идейной поддержки своих политических амбиций. Но дав этот мощный политический заряд, Гальфрид в не меньшей мере содействовал развитию и другой, романтической линии «артурианы», столь сильно разросшейся в будущем.

Статуя короля Артура из Кенотафа Великих Королей Древности в Инсбруке, скульптор Петер Вишер по эскизу Альбрехта Дюрера. Статуя одета в немецкий доспех начала XV века, являющийся анахронизмом

«История бриттов» стала как бы стволом, от которого пошли пышные побеги в двух направлениях. Для последующего английского эпоса характерно преобладание героического аспекта на псевдоисторическом фоне. Французский же вариант «артурианы», угнездившийся в Арморике («бретонский цикл») и получивший наиболее полное развитие в стихотворных романах Кретьена де Труа (конец XII века), принял явное куртуазно-романтическое направление и вызвал многочисленные переводы и подражания в Германии, Нидерландах, Скандинавии, Италии, Испании и Провансе.