Книга Проклятие палача - Виктор Вальд

Из хижины боком вышел погрустневший старик:

– Котел. Ты глазастый, Гудо. А может я просто плохо прикопал свою драгоценность? Драгоценность благородного Энрико Пальмери – медный котел! То, что ты принес, ты выменял на него?

– Нет. Он нам нужен чтобы сварить бобы.

– Бобы? – растерянно развел руки Энрико Пальмери.

– У нас есть все что нужно. В бочонке вода. В мешке бобы, соль, травы. Еще хлеб, оливковое масло, уксус… Да много чего!

– Ты святой! Слышишь Гудо, ты святой! – воскликнул старик, а затем в сомнении закачал головой, – А может мне все это сниться? А может за все это ты вырезал пол Венеции?

– Нет, – чуть дрогнул губами «святой». – Это прислал твой сын Сильверо. А это письмо от него. Мне пришлось дать стражникам два коленопреклоненных дожа[73], чтобы они доставили твое письмо по назначению. Так что мы имеем право на часть твоей посылки. А вот и ответ от сына…

Старик с неожиданным проворством выхватил бумажную трубку из руки Гудо. Его губы задрожали, а глаза помутнели:

– Все это твое, Гудо. Ты вернул мне не только жизнь… А-а-а…

Старик отбежал в сторону и развернул бумагу. Его лицо светилось тем же теплом и добротой, что и солнце в этот день.

Светились лица и у хлопочущих над костром Греты и Кэтрин.

Прикусывала нижнюю губку, все еще не веря в происходящее, хозяйничающая Адела. Она часто перекладывала в мешке множество горшочков и мешочков, развязывала и завязывала их. А потом отсыпала и отливала из них по самой малости, затем слушалась Гудо и опять и опять отсыпала и отливала необходимое в парующий котел над потрескивающим пламенем. Адела часто оборачивалась к сидящему у стены Гудо, с младенцем Андресом на коленях. У нее было сотня вопросов. А потом когда они закончились, она все равно продолжала оборачиваться и смотреть на мужчину, старательно, хотя и очень неумело, качающего и без того уснувшего ребенка.

А этот странный во всем мужчина смотрел на нее и, памятуя о своем лице, пытался не улыбаться ей. Но сдержаться Гудо не мог. Хоть руками держи эти проклятущие губы. Хотя и это невозможно, ведь руки были заняты младенцем. Вот и плыли эти жуткие нитки как им хотелось, устрашая и без того ужасное лицо.

Только женщина все продолжала и продолжала оглядываться на Гудо. Оглядываться и улыбаться. Улыбаться ему, тому, от кого отворачивались все. Отворачивались бы и камни, но они не имели глаз. А у нее глаза есть. Добрые, милые, притягательные глаза. Глядя в них, даже камни улыбаются. И не важно, что у них нет глаз.

* * *

– Эй, как тебя зовут?

Этот вопрос прозвучал так неожиданно, что даже Гудо, вслед удивленном Ральфу посмотрел на вопрошавшего Весельчака.

После долгой паузы Гудо тихо ответил:

– Зови меня «Эй». Так меня звали многие годы. И тебе будет так легче запомнить.

– Мы не будем тебя убивать. Ты и так долго не проживешь. Может и наш конец близок. Ты, наверное, спал и не слышал, что сейчас говорили между собой этот дьявол Крысобой и капитан?

Гудо отрицательно покачал головой.

– Завтра мы будем у Пароса[74]. Всех невольников-гребцов загонят в пещеры горы Марпес. Им нужны камни для укрепления стен и башен крепости. Я слышал, в тех пещерах живут страшные чудовища…

– Страшнее человека я не встречал чудовища, – промолвил Гудо.

– Это точно, – расхохотался Ральф.

На смех соседа людоеда прибежал один из помощников Крысобоя. С соседних банок приподнялись гребцы невольники.

– Этот рассмешил, – указал рукой Ральф на соседа в синих одеждах.

Подкомит пожал плечами и, помахивая плетью, ушел на нос галеры.

– Дружище Весельчак, зачем ты говоришь это людоеду, которому наш герцог обещал ад на земле? Для него пещеры – это сад райский. Мне даже представить страшно эту рыбацкую сеть и торчащие из нее окровавленные куски мяса. Б-р-р-р. Я бы сам себя удавил, чтобы в ней не оказаться. И где это такое герцог увидел? А может до того, как набросить на грудь герцогскую цепь он был палачом? Вид у него и впрямь, как у палача. Без содрогания и не взглянешь.

Гудо сбросил с головы капюшон и посмотрел, как высоко в небе парит сокол-рыбак.

Что отделяет человека от человека-палача? Какая каменная или бумажная стена? А может, роднит? Ведь в каждом живет частичка палача. Даже не ранивший другого человек, – человек все же палач. Ведь просто, чтобы питаться, человек должен убивать. И не суть важно кто его жертва – олень, корова, свинья или курица. Чтобы добыть мясо нужно убить. Убивают женщины, чтобы накормить своих детей. Убивают палками птиц и зайцев дети, не подозревая, что их игры и развлечения – это подготовка к взрослой жизни, в которой каждый должен быть готов убить, чтобы накормить себя и близких ему людей.

Конечно, другое дело это убийство человека. Не каждую руку поднял для этого смертного греха сатана, но и не так уж и много остановил Господь. Убивали люди людей на войне и в пьяной драке, на большой дороге за несколько монет. Убивали, приревновав жену к соседу, убивали из мести и даже чтобы получить в наследство железную лопату. Большинство убийц такими стали случайно. Другое дело особые люди – воины и палачи. Они убивают, потому что это их работа. Только воины для того чтобы убить сражаются и рискуют собственной жизнью. Палач же ни чем не рискует. Ведь за ним закон, а перед ним жаждущая зрелища толпа.

Не так уж и сложна на первый взгляд, и достаточно оплачена работенка палача. Но редкий человек не обидется, если его назвать палачом. Тем, кто законно и публично отнимает жизнь у себя подобного. Кто не вытрет брызнувшую на его лицо кровь и не зачахнет от кровавых пятен на совести.

Кто же становился палачом? Кто добровольно пятнал свою совесть? И всегда ли добровольно ли?

Да еще можно понять, когда мастерство палача передается от отца к сыну. Это наследственное дело, когда у сына нет другого выбора. Он презираем и отчужден от рождения. Его не примут ни в один из ремесленных цехов. Сын палача не женится на девушке из обычной семьи. Его будущая жена – дочь палача, могильщика, живодера, а то и вовсе шлюха. Как говорится – трудно жениться королю, а сыну палача еще труднее. Первый не ведет под венец кого попало и кого желает, со вторым не идет та, которую он желал бы.

Трудно понять тех, кто ищет выгоды и привилегий от городов и властителей. Тех, кто спасает свою жизнь, согласившись отнять чужую. Тех, кто становится палачом в силу вековых традиций и местных обычаев. Например, как последний из жителей, поселившийся в городе. Или как в Швабии – последний избранный городской советник. Или, уж совсем уму непостижимо, как последний женившийся. И такое придумали во Франконии. Множество может быть принудительных обстоятельств.