Книга Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Военная школа уберегла своих питомцев от духовной немочи и от незрелого политиканства. Но сама… не помогла им разобраться в сонме вопросов, всколыхнувших русскую жизнь. Этот недочет должно было восполнить самообразование. Многие восполнили, но большинство не удосужилось…

Недостаточная осведомленность в области политических течений и особенно социальных вопросов русского офицерства сказалась уже в дни первой революции и перехода страны к представительному строю. А в годы второй революции большинство офицерства оказалось безоружным и беспомощным перед безудержной революционной пропагандой, спасовав даже перед солдатской полуинтеллигенцией, натасканной в революционном подполье» (56; 42–44).

Пехотный офицер конца XIX в. и будущий жандарм Л. Спиридович вспоминал о своих политических знаниях: «Эти последние (социалисты. – Л. Б.), в глазах многих из нас, отождествлялись со студентами и казались нам революционерами. Понятие о революционерах было у нас примитивное. Мы считали, что все они нигилисты и представляли мы их в лице Волоховых, Базаровых и вообще как «Бесов» Достоевского. Мы слыхали о них по сдержанным рассказам об убийстве ими царя-освободителя; мы слышали, что убил какой-то Рысаков, а раньше стрелял какой-то Каракозов. Кто они, мы хорошо не знали; говорить о них вообще считалось неловким и неудобным, так как это было из запрещенного мира.

За последние годы, около 1 мая, мы всегда слышали, что рабочие вновь хотят что-то устроить, где-то будут собрания и надо будет их разгонять, для чего от полка посылались наряды.

Получала наряд и моя рота. Лежишь, бывало, с полуротой в лощине, за городом… и ждешь этого сборища. Лежишь час, другой, третий, никто не собирается; ждать надоело, лежишь и ругаешь в душе бунтовщиков, что зря из-за них треплешься и попусту теряешь время» (168; 27–28).

В многонациональной стране, где некоторые народы, а того паче религии оказывались по разным причинам под подозрением в политической нелояльности, немаловажную роль играл национальный вопрос. Служивший в Оренбургском пехотном полку в Вильне А. Спиридович вспоминал: «Вопроса национальностей по отношению солдат не существовало: офицеры относились одинаково ко всем без различия вероисповеданий, и занятие привилегированных мест ротных писарей евреями было самым обыкновенным делом.

Вообще же, национальный вопрос в Вильне был злободневным явлением. Главным являлся польский вопрос. У нас в полку запрещалось говорить по-польски, в дивизии преследовались польские бородки. Существовало процентное отношение офицеров-поляков к общему числу. Офицеры не принимались польским обществом, за что отплачивали недружелюбием к полякам вообще… Польско-русская вражда не отражалась, однако, на отношениях офицеров к офицерам-полякам у себя в полку: с ними мы дружили отлично, служили они образцово и товарищами были хорошими.

Еврейский вопрос стоял во весь свой колоссальный рост, но не был так болезнен, как польский. Офицеры были окружены евреями: портной еврей, сапожник еврей, подрядчики и поставщики евреи, фактор еврей, деньги в долг дает еврей, всюду евреи, евреи и евреи, и многие весьма симпатичные. И по отношению их офицеры были настроены доброжелательно.

Религиозная рознь существовала несомненно, но тогда (в начале 90-х гг. – Л. Б.) она не обострялась. Но перед каждой Пасхой шли разговоры о том, что опять какая-то еврейка где-то скрала или пыталась скрасть какого-то христианского мальчика для надобностей своей Пасхи. Кто, где, что и как, никто не знал… Так говорили, такова была людская молва. Кем и чем она питалась, нас тогда не интересовало; городское население этому верило, верили и мы, офицеры, верили и солдаты…» (168; 25–26).

Таким образом, во многих отношениях офицер, особенно армейский, особенно из пехотных полков, расквартированных в провинции, ничем не отличался от обычного обывателя.

Правда, самый острый, еврейский вопрос был, по-видимому, не столь безболезненным, как это изображает Спиридович; недаром он вскоре перешел служить в жандармы. Известный русский артиллерист Алиага Шихлинский, например, вспоминал, как в бытность его молодым офицером на Дальнем Востоке был получен циркулярный запрос: являются ли русские сектанты и евреи подходящими для военной службы и не лучше ли, отказавшись от призыва их на действительную службу, заменить ее денежным налогом? Шихлинский, отметив ряд сектантов и евреев как лучших солдат, сообщил, что «если к евреям относиться так же, как и к солдатам других национальностей, не делая из них граждан второго сорта, они отлично несут службу в строю и вне строя и особенно полезны в различных мастерских» (196; 28). Он описывает случай, когда командир дивизиона отверг кандидатуру ездового Шавера на должность штаб-трубача за его национальность, но затем на смотре обратил внимание на ведущего смены: «Солдаты ездили стоя (в седле. – Л. Б.), шагом и рысью; на рыси спрыгивали со стоячего положения, висели и вновь вскакивали в седло без стремян, соскакивая то в одну, то в другую сторону… Когда прошли три смены, командир спросил: «Что же ведущий у вас один и тот же ездит?»…

После езды он смотрел гимнастику. Люди делали все хорошо, но проворнее всех оказался Шавер. Наконец, поставили… деревянную лошадь огромных размеров, ее постепенно поднимали на стойках. На самой последней установке прыгнул только Шавер. Командир дивизиона выразил одобрение…

Тогда я напомнил:

– Господин полковник, это тот самый Шавер, которого я вам посылал в штаб-трубачи и от которого вы отказались.

Командир вновь подозвал Шавера, снял шапку, низко ему поклонился и сказал:

– Поздравляю тебя с хорошими успехами и благодарю твоего командира за то, что он подготовил такого хорошего трубача» (196; 43).

Много страниц своих «Очерков кавалерийской жизни» посвятил местечковым евреям Литовского края известный писатель В. В. Крестовский, служивший в 60 – 70-х гг. в Ямбургском уланском полку. И хотя страницы эти, в общем-то, пронизаны юмором, не особенно свойственным Крестовскому-беллетристу, но, с другой стороны, они полны сочувствия к ужасающей еврейской нищете, а в конце концов душевные качества погруженных в гешефтмахерство мелких факторов и ростовщиков оказываются выше не только русских дельцов, но и людей из «общества». Напомним: речь здесь идет не о евреях, а о русских офицерах и их отношении к евреям.

Если до середины XIX в. подавляющее большинство офицеров было из дворянства, в том числе поместного, то в дальнейшем произошла демократизация офицерского корпуса. К концу XIX в. количество офицеров из дворян, особенно в армейской пехоте, резко понизилось. Так, на 1895 г. в армейской пехоте офицеров из потомственных дворян было 39,5 %, а из мещан и крестьян – 13,5 %; в армейской кавалерии и инженерных войсках офицеров – потомственных дворян было по 66 %, в артиллерии – 74 %, а офицеров из податных сословий – соответственно 3,7, 5,1 и 3,8 %. Как видим, в более дорогой кавалерийской и более сложной, требовавшей специального образования инженерной и артиллерийской службе процент офицеров из потомственных дворян резко повышался, а из податных, напротив, снижался. Конечно, это отнюдь не значит, что все потомственные дворяне были помещиками – этот вопрос рассмотрим чуть ниже. В гвардии процент офицеров из дворян был значительно выше, но не покрывал всего офицерского состава. В гвардейской пехоте и артиллерии офицеров из дворян было по 90 %, а в дорогой кавалерии – даже 96 %. Но имелись гвардейские офицеры из крестьян и мещан: по 1 % в пехоте и артиллерии и 0,3 % в кавалерии. Всего же по сухопутным войскам России офицеров из потомственных дворян было 50 %, а из крестьян и мещан – 10 %. Иной была картина во флоте: строевые офицеры выпускались только из Морского корпуса, куда принимались исключительно дворяне. Зато флотские специалисты искони были из разночинцев, что обусловило даже названия их чинов (артиллеристы и штурманы носили сухопутные чины, у корабельных инженеров были свои особые наименования чинов), характер знаков различия (узкие серебряные погоны) и положение в кают-компании – это были парии корабельной службы, крайне редко достигавшие высших чинов. Случай с адмиралом С. О. Макаровым, вышедшим из самых низов (сын боцмана, затем младшего офицера портовой службы), – единичный.