Книга Севастопольская хроника - Петр Сажин

Матросы сами прорубали днища в них, а потом плакали как дети, когда корабли скрывались под водой.

В 1918 году, спасая флот от интернирования, революционные моряки топили боевые корабли в Цемесской бухте под Новороссийском под пение «Интернационала», под прощальные взгляды полных слезами матросских, не созданных для мокроты глаз.

Во время войны с фашистской Германией черноморским морякам не пришлось топить свои корабли, но после войны некоторые из кораблей эскадры (даже те, экипажи которых были удостоены гвардейского звания) стали мишенью при испытании ракетного оружия.

Кто бывал в болгарском порту Варне, тот не мог пройти мимо небольшого корабля, стоящего на берегу у городского парка на постаменте. Я говорю о крохотном миноносце «Дерзкий», матросы и офицеры которого в 1912 году смело бросились в атаку на турецкий крейсер «Хамидие» и торпедировали его.

В Севастополе на Матросском бульваре стоит скромный памятник капитан-лейтенанту Казарскому, командиру брига «Меркурий». Простой постамент, простые слова на нем: «Потомству в пример». А приглядишься, прочтешь еще раз эти слова, и запылает в душе.

Что же такое оставили в пример потомству моряки брига «Меркурий»?

Севастопольцы, особенно седоголовые, ушедшие на «пензию» мичманы и старшины, охотно рассказывают приезжим о подвиге брига «Меркурий».

Некоторым рассказчикам помогает отменная память, у иных безудержно работает фантазия.

Я всегда с удовольствием и жадным интересом слушал их рассказы. Особенно жадно глотают рассказы старых, «обросших ракушками» морячил мальчишки. Глазенки у них при этом горят, и где-то в глубине души (это видно по лицам, еще не умеющим скрывать истинные чувства) созревают дерзкие желания сделать такое, чтобы весь мир говорил об их подвигах!

Мимо памятника Казарскому пройти и не остановиться невозможно – тут всегда люди: и те, кого привела любознательность, и те, кто охотно позирует уличным пушкарям, в отличие от старых пушкарей, работающих либо «Зенитом», либо «Киевом», а при печатании фотографии накладывающих «трафареточку» – «на память о городе-герое Севастополе».

Однако что же оставили моряки «Меркурия» потомству в пример?

В начале мая 1829 года бриг «Меркурий», входивший в состав русской эскадры, стоявшей в болгарском порту Сизополь, находился в море, неся дозорную службу Четырнадцатого мая он принял бой с двумя турецкими линейными кораблями – «Селимие» и «Реалбей».

«Селимие» был покрупнее – на нем было 110 пушек, а на «Реалбее» – 74. На борту же «Меркурия» – всего 20 пушек.

Двадцать – и сто восемьдесят четыре! Что делать? Спустить флаг, и, как говорится, пан ваш? Или пуститься наутек?

Казарский созвал военный совет. Говорили кратко и решительно; первый оратор лейтенант Прокофьев заявил: не сдаваться ни при каких условиях! Вступить в бой! Победить или умереть!

Иных мнений не было, и совет принял рыцарское решение – вступить в бой. Не беда, что на каждую пушку «Меркурия» будут отвечать девять! И не беда, что один небольшой корабль против двух гигантов!

Из мер предосторожности были предусмотрены всего две – командир приказал: 1) прибить гвоздями к флагштоку кормовой флаг, дабы он во время боя не спустился, и 2) у входа в пороховой погреб положить заряженный пистолет, из которого последний оставшийся в живых должен выстрелить в погреб и взорвать корабль, если им попытается завладеть враг.

С «Селимие» был дан семафор – русским морякам предлагалось сдаться на милость победителей. «Меркурий» ответил огнем.

Двое против одного. Лишенный маневра, располагавший лишь двадцатью пушчонками бриг «Меркурий» сражался с примерным мужеством четыре часа. Это были часы блестящей снайперской стрельбы. «Меркурий» разрушил своим метким и точным огнем рангоут одного из кораблей, и тот вынужден был с обвисшими горящими парусами выйти из боя. К концу этого беспримерного сражения брига с двумя линейными кораблями был основательно потрепан и второй турецкий корабль, и он вынужден был по примеру первого ретироваться.

«Меркурий» вернулся в Севастополь с двадцатью пробоинами, из коих шесть подводных, с сильно побитым рангоутом, с пробитыми и обожженными парусами и с тремястами других различных повреждений. Мундиры и лица моряков были опалены порохом, но каким же восторгом были наполнены сердца, как горели глаза. Даже тяжелораненые забыли на время о своих ранах и с жаром рассказывали друзьям, как они били турок.

Мужество, отвага и воинская удаль – вот что оставлено потомству в пример!

Ну, а что будут знать о доблести, мужестве гвардейцев эскадренного миноносца «Сообразительный» наши потомки?

Движущей силой положительного примера человечество пользуется со времен легенды о Прометее и дальше будет пользоваться, даже если удастся создать машину с мозговыми клетками. Машина будет помогать человеку, будет удивлять его своей нечеловеческой работоспособностью, но она не заставит его броситься в огонь и сгореть во имя высших идеалов. А пример – я имею в виду воинский или нравственный подвиг – всегда позовет человека, как тайный властный голос.

Ходатайствуя о сохранении своего корабля для потомства ветераны «Сообразительного» показали образцы гражданственности. Рассказ об этом заслуживает отдельной повести. К сожалению, я не могу сейчас на это рассчитывать и поэтому остановлю внимание лишь на некоторых фактах и событиях.

Осенью 1944 года Борков сдал эскадренный миноносец «Сообразительный» новому командиру, капитан-лейтенанту Кириченко, а сам принял начальство над 1-м дивизионом эсминцев. Стало быть, пошел на повышение. Через год он принимал в Вильгельмсгафене доставшийся Советскому Союзу в счет репарационных платежей крейсер. Потом ушел в Военно-морскую академию. Затем появились новые должности, новые звания, новые моря и широты, но все это время, пока он шел вверх по служебной лестнице и наконец получил сплошной золотой погон с черным паучком – звездой контр-адмирала, он не раз вспоминал «Сообразительный» и его экипаж: на других кораблях ему иногда не хватало его вышколенных, дисциплинированных, с полуслова понимающих, что от них хотят, матросов и старшин.

Однажды контр-адмирал Ворков, находясь на отдыхе на Южном берегу Крыма, заглянул в Севастополь. И надо же было судьбе так распорядиться – в гавани стоял «Сообразительный»!

Посещение корабля и оказанная ему там теплая встреча так встряхнули контр-адмирала, что он решил начать розыск всех, кто служил на «Сообразительном» с декабря 1940 года, когда он принял корабль, и тех, кто проходил службу на корабле позже.

Возвратясь в Ленинград, он написал свыше пятисот писем. Отправляя их, бывший командир «Сообразительного» не рассчитывал на широкий отклик. Однако ответный поток писем ошеломил его. Не ответили лишь те, кто переехал на другое место жительства либо погиб, о чем контр-адмирал не знал – во время войны много матросов ушло с корабля в морскую пехоту.

Переписка выросла до невероятных размеров, она составила несколько пухлых томов. Воркову писали со всех концов страны: с юга, с севера, с Дальнего Востока, с Волги, из крупных промышленных центров, из Донбасса, с Урала и даже из Арктики.