Книга Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы - А. Можаров

— Как я прекрасна! Ах, как я прекрасна!

Когда же приходят сумерки лета-август, и в заливных лугах поспевает шиповник, огромные орденские ленты летят по вечерам из прохладной мглы на свет лампы и стучат в наши окна мягкими крыльями.

Как бы далеко я ни забрался, здесь меня всегда ждут и требуют рассказов о странах и городах, где пришлось побывать. И всякий раз, возвращаясь, я хочу рассказать брату за вечерним чаем об ажурных улочках и увитых плющем старинных домах из красного камня в пригородах Амстердама, где в маленькой галерее проходила выставка моих рисунков. Давным-давно там писал натюрморты художник, который так любил бабочек, что изображал их на всех своих картинах. Или о небольшом городке Кремона, где мостовая из голубого камня еще помнит солидную поступь мастера Страдивари и нетвердый пьяный шаг мастера Гварнери. Или о горе недалеко от Киото, куда специально приезжают со всей страны любоваться полной луной, отраженной в черной ночной воде озера. Я хочу рассказать обо всем, что увидел, но всякий раз начинаю расспрашивать сам о том, что произошло здесь в мое отсутствие. Мне важна каждая деталь, которая касается нашего сада, дома, но прежде всего моего ягдтерьера Беса, не слезающего весь день с моих рук. Я переспрашиваю брата о каждой мелочи, а он с удовольствием рассказывает свои веселые рассказы, и мы заканчиваем разговор заполночь, таки не добравшись до Голландии, Италии и Японии.

Но в этот раз все было иначе. «Ракета» причалила к зеленому дебаркадеру-пристани, когда солнце клонилось к далекому горизонту и, отражаясь от глади вод, слепило глаза нестерпимо яркими бликами. Я прошел вечереющими лугами к Кудьме, и перевозчик, услышав, что я приехал один, с печалью свернул свои удочки и молча переправил меня на другой берег. У самого дома в луче заходящего солнца танцевали роем золотых блесток комарики-толкунчики. Брат вышел встречать, но выскочивший вперед него Бес прыгал вокруг меня так, что нарушил всю церемонию приветствия. Потом он бросился в кусты, выкопал из земли давно зарытую кость и принес мне, все еще прижимая от радости уши плотно к голове.

Пораскидав вещи в своей комнате, я пошел в залу, где уже закипел самовар, и старинные часы с надписью «La roi a Paris» на циферблате девять раз пролили свой серебряный звон. Я, как обычно, принялся расспрашивать брата о том, что здесь случилось нового без меня. Но он, против обыкновения, отвечал односложно, как бы нехотя, а потом и вовсе перестал рассказывать и спросил о моей поездке. Удивленный, поскольку раньше этого никогда не случалось, я принес наброски, акварели и этюды маслом, расставил их на громадном дубовом диване, обитом толстой коричневой кожей, и стал рассказывать о своих странствиях по горному Алтаю. О туманном озере Телецком с ледяной прозрачной водой, в которую низвергаются сотнями водопадов ручьи с отвесных скал. О диком Чулышмане, по которому обросшие мхом бродяги плавают в поисках приключений на своих утлых лодочках. О заснеженных вершинах гор — белках, которые я увидел залитыми солнечным светом, проснувшись однажды ночью в Артыбаше. О прогретых солнцем каменных ваннах в Усть-Семе, о зарослях дикой облепихи по берегам Бии, о полосатых бурундуках-попрошайках на теплом озере Ая. Брат слушал с интересом, рассматривал рисунки и пил простывший чай. Все мои попытки разговорить его самого не кончались ничем. В конце концов я начал подозревать, что в мое отсутствие здесь случилось что-то не слишком приятное, и прямо спросил об этом.

— Нет, нет. Ничего такого не случилось, — поспешил возразить брат. — Просто я готовил тебе один подарок, а ничего из моей затеи не вышло.

При этих словах он улыбнулся немного грустно и продолжил:

— Помнишь, мы однажды бродили по лесу вдоль берега, собирали лисички, а ты показал мне красивые цветы?

Я живо вспомнил, как мы нашли однажды очень редкую теперь орхидею — венерин башмачок. До этого я видел ее лишь однажды, в детстве. Но тогда я еще не знал, что это за растение, и почти не обратил на него внимания. Сколько времени прошло с тех пор, в скольких книгах попадалось мне его цветное изображение и слова о том, что оно подлежит охране, что оно занесено в Международную красную книгу, но никогда больше не встречал его в лесу. И вдруг как-то в конце июня мы случайно наткнулись на куртинку этих лилово-желтых цветов, щедро одаривающих нежнейшим запахом всех, кто захотел бы к ним приблизиться. Цветовым сочетанием растение напоминало иван-да-марью, но в изяществе почти фиолетовой звезды и томности лимонно-желтого лепестка-чаши словно спрятался какой-то знак, отмечающий их знатное происхождение. Мало сказать, что я обрадовался. Я просто не мог больше никуда идти. Я рассказывал о них брату, пытаясь объяснить причину моего волнения. Ведь для него это был, хотя и красивый, но в общем-то обыкновенный цветок.

— Ты рассказал мне о них, — продолжал между тем брат. — О том, что у них одна тычинка, и о том, какое существует у них хитрое приспособление для опыления. Я решил, что тебе будет приятно, если эти растения каждое лето станут цвести в нашем саду.

— Они цветут не каждое лето, — негромко сказал я, догадываясь, что брат сделал непоправимую ошибку. Я решил, что он выкопал те цветы и перенес их в наш сад, но с орхидеями это часто заканчивается неудачей.

— Не каждое? — удивленно спросил брат. — Тогда, может, не все пропало. Я ходил туда и смотрел, не отцвели ли они. А когда отцвели, то собрал семена, сделал им грядку около беседки и посадил.

Я облегченно вздохнул. Действительно не все пропало: орхидеи обычно размножаются отростками, и та куртинка останется жить.

— Представь: ты откуда-нибудь приедешь, — продолжал брат. — Я поведу тебя в беседку чай пить. А вокруг нее эти твои цветы…

Брат улыбнулся. Теперь он верил, что они обязательно расцветут в следующем году. Он ожил и незаметно для себя перешел от слов о беседке и орхидеях вокруг нее к разговору о саде, о доме, о собаках.

Я слушал его, как всегда, с неизъяснимым удовольствием. И то знание об орхидеях, которое было у меня, не могло мне испортить настроения. Я знал, что они не вырастут из семян в саду. Эти цветы — принцессы на горошине в пестром королевстве Флоры. Семенам нужно не меньше двух лет, чтобы прорасти. Но может пройти и десять, и пятнадцать лет, если только в них не попадут гифы гриба. И не какого-нибудь гриба вообще, а только одного единственного вида. Как заколдованные спящие красавицы семена будут лежать в земле и ждать часа своего пробуждения. Но эта сказка кончится печально — скорее всего принц так и не найдет свою суженую.

Вы спросите, рассказал ли я об этом брату. Нет. Я не рассказал, но подумал, что сделаю это когда-нибудь.

А, может быть, и не сделаю. Вдруг, это и в самом деле сказка, а ведь сказка бывает только со счастливым концом.

СЕРЫЙ ВОЛК В СВЕТЛУЮ ПОЛОСКУ

летние дни стены в моей комнате увешаны расправилками. Они топорщатся во все стороны иглами, прижимающими к дереву тонкие бумажные полоски, под которыми сушатся бабочки. В период их лета я иногда дважды в день катаюсь по трассе в направлении города на велосипеде. Около пяти километров дорога идет лесом и лугами, и я периодически останавливаюсь, собираю по обочине сбитых автомобилями бабочек. Какие только легкомысленные летуны не попадают в вихревые потоки воздуха и не разбиваются насмерть о проносящиеся грузовики и легковушки. Около двух десятков бабочек всех размеров — от голубянки до тополевого ленточника — каждый раз оказывается в тонких бумажных пакетиках-треугольниках. На обратном пути я собираю их с другой обочины. Расправилки из липы мне делает наш сосед, Анатолий Федотович, он же придумал изготавливать из нихромовой проволоки, извлеченной некогда из какого-то электронагревательного устройства, энтомологические иглы. И коробки, в которых красуются уже сухие насекомые, он делает из фанеры, стекла и тонкого листового пенопласта. Каждую новую коллекцию я вешаю на темную (на свету бабочки выгорают, как акварельные рисунки) стену залы, и наши многочисленные друзья всегда с интересом рассматривают ее. Рассматривают и не верят, что все эти бабочки проживают у нас, в средней полосе России.