Книга Свободные от детей - Юлия Лавряшина

Я беру Леннарта под руку, прижимаюсь к его теплу и пытаюсь объяснить на ходу:

— Не только об Америке! Хотя они, конечно, самый яркий пример нетерпимости… Но я о людях вообще. И о каждом из нас в частности. Мы не в состоянии оставить в покое тех, кто хочет жить иначе, выбирает свой стиль. Если нам кажется это неправильным, мы загрызть его готовы, лишь бы только не позволить идти вне протоптанной дорожки.

Леннарт пытается оправдать свою сестру, и я понимаю, что вне сегодняшнего вечера они друг в друге души не чают:

— Маргит вовсе не так нетерпима! Она сдает флигель паре гомосексуалистов и дружит с ними. Даже участвовала в их демонстрации. И она вполне самодостаточна, — он выговаривает это с трудом. — Ей как раз дети в этом помогли.

В такие байки мне не верится:

— Каким образом?

Но Леннарт невозмутим:

— До того как родить Ларса, она была топ-менеджером. Боялась, что ее потом не возьмут обратно в компанию. Но пока сидела с ним дома, узнала столько нового — из Интернета, из журналов. Раньше некогда было почитать… И в компании оценили то, как она самостоятельно повысила свой уровень. Поэтому, когда она собралась рожать Олафа, никто уже не беспокоился.

— Если она так самодостаточна и терпима, с чего она так взъелась на меня?

Быстро поджав губы, он виновато улыбается:

— Маргит считает, что из-за childfree во всем мире вырос процент детоубийц. А к этому она не может относиться индифферентно.

— А ты?

— Я тоже, — твердо говорит он. — Когда тот, кто уже имеет ребенка, заражается этой идеей, он решает, что выход один…

— Избавиться от того, кто ограничивает твою свободу.

Я снова слышу этот голос… Она просила всего лишь не отдавать ее сегодня матери. Она знала, что озверелость той убьет ее… Почему я отказалась поверить? Что у меня места не хватило бы приютить на ночь маленькую девочку?!

— Ты что? — пугается Леннарт и ладонью торопливо вытирает мне слезы. — Я тебя обидел? Или ты из-за Маргит?

— Не из-за Маргит. И не из-за тебя. Ты… Тебе не нужно этого знать…

Остановившись, Леннарт поворачивает меня к себе лицом. Взгляд у него как у архангела — суровый и требовательный.

— Ты плачешь потому, что сделала аборт?

— Я тебя умоляю! — стряхиваю его руки. — Миллионы женщин делают аборт каждый день, и ни одна из-за этого не плачет два года спустя.

— Почему? — вдруг спрашивает он. — Вам совсем не жалко этих детей?

— Это не дети, — говорю я жестко. — Это эмбрионы.

— Но они ведь живые! У них есть и пальцы и ушки… Им страшно. Им больно! Они беспомощны…

— Прекрати!

Оттолкнув его, я бегу вперед, даже не задумываясь, в ту ли сторону направляюсь. Сейчас мне просто необходимо скрыться от звучащих позади голосов, от угрызений совести, которые стали настигать все чаще вопреки народной мудрости, обещавшей, что время все лечит. Куда угодно — заблудиться в незнакомом городе, сорваться в море, впасть в амнезию… Говорят, что частичная случается с женщинами, оставляющими своих детей в роддомах: спустя какое-то время они забывают об их существовании, потому что сознательно вытесняют из памяти этот момент своей жизни. Но со мной этот номер что-то не проходит…

Так хотелось бы сорваться на Леннарте, наорать, упрекая в мужском эгоизме, бросить ему в лицо, что ни одна женщина не сделала бы аборт, если б чувствовала уверенность в том, от кого этот ребенок зачат. Если б ее мужчина не допустил ни минуты сомнения, не выказал бы страха и отторжения ее, тоже пока не готовой биться за то, чтобы взорвать родами свою жизнь…

Когда я обнаруживаю, что Леннарт больше не пытается догнать меня, то понимаю, что потерялась в переулках Старого города. Чего и хотела… Но на миг мне становится страшно оттого, что сейчас ночь, а я нахожусь среди затаившихся викингов, языка которых не знаю. Угомонилась ли их природная свирепость за эти века? Погибнуть прямо сейчас что-то не хочется… Я еще не выкурила свою последнюю сигарету… Не написала свой последний роман.

Мне чудится со страху, или я слышу говор волн? Впрочем, чему удивляться, если находишься в городе, расположенном на четырнадцати островах? Море здесь повсюду, даже если это лишь предтеча — канал. Я иду на звук его дыхания, и слух не обманывает меня. Мне уже видится нечто подобное тому, что Клод Моне увидел в Бель-Иле: яростные волны, острые обломки скал, в которых движения не меньше, чем в самом море. Все темное, сумрачное, сильное… Кричать хочется, когда видишь такое. Кричать, чтобы доказать, что в тебе жизни не меньше…

Но то ли от близости воды, то ли по другой причине, у меня опять наворачиваются слезы, но рядом нет Леннарта, готового отереть их ладонью. Именно в этот момент я понимаю, что больше не увижу его. Он утратил интерес ко мне. Он перестал видеть во мне женщину.

— Я — писатель! — говорю я не знающей покоя стихии. — Я не просто женщина. И он знал это с самого начала. Зачем он вообще приближался ко мне, если ему нужна домохозяйка?

Голос звучит так жалобно, что впору смеяться, а не плакать. Но мои губы кривятся сами собой, и дергается подбородок. И я вдруг чувствую себя маленькой девочкой, потерявшейся в мире, который кажется чужим и мрачным, пугающим косыми тенями, короткими шорохами. Это меня никто не хочет впустить в свою жизнь и просто полюбить меня, такую, какой родилась — не слишком красивую, не самую умную, не очень-то добрую… И от этого так тоскливо и холодно, что я обхватываю плечи, которые никто не хочет согреть, положив руку. И моя тщательно оберегаемая свобода впервые от ощущения огромности моря, от осознания бесконечности ночи оборачивается ненужностью.

— Я никогда и не нуждалась в том, чтобы кому-нибудь быть нужной, — шепчу едва различимым волнам, которые только и ждут того, чтобы поглотить все мои страдания вместе со мной. — Это я всегда была самодостаточна, а не Маргит. Что такое Маргит? Узколобая мамаша, зацикленная на своих детях… Она еще пытается доказать, будто чего-то стоит! Смешно! Статейки скачала с Интернета… Это — дело жизни? Господи, разве ты ради этого даришь людям души?!

Я уже кричу это, обращаясь то к небу, то к морю. Как мне смириться с этим очередным предательством человека, который показался одной со мной крови? А потом подсунул мне в качестве образца для подражания примитив, плоскую картонную фигурку с раздавшимися после двух родов бедрами и пустой душой! Натали, презирающую Пушкина за некрасивость, за отсутствие лоска, блеска… Темен. Непонятен.

Слева доносится звук шагов, от которого я шарахаюсь, бросаюсь бежать. Мне так хочется сейчас в Москву, на знакомые улицы, из лабиринта которых всегда найду выход. Хочется запереться в своей обжитой квартире, где ничто не пугает, кроме… С ужасом думаю, что маленькая тень может шевельнуться в уголке дивана, когда войду в комнату. И снова раздастся топот детских ног, уводящий за грань безумия…

Но сейчас я слышу только свой собственный топот. Дыхание срывается, а сердце бьется в горле — давно не бегала. Или это уже беременность сроком в один день сказывается?