Книга Два капитала. Как экономика втягивает Россию в войну - Семен Уралов

Но в любом случае финальной точкой является захват власти, причем не имеет значения, как именно этот захват произошел. На повестку дня снова выносится вопрос о государстве. Новый обладатель власти становится перед выбором — либо эффективное государство, либо следующий бунт уже против него — вчерашнего бунтовщика, захватившего власть.

Государство до мировой войны и после — это два разных государства. Даже если формально осталось то же название (хотя чаще всего меняются и границы, и имена).

Так, всего за 40 лет государство в Германии прошло путь от Германской империи до ФРГ с остановками в Веймарской республике и Третьем рейхе. То есть меньше чем за полвека государство опробовало несколько государственных форм управления: монархическая империя, парламентская республика, нацистская диктатура и парламентская федерация.

Аналогично обстояли дела и у России — кризис монархии сначала привел к утверждению либеральной парламентской республики, которая вскоре рухнула, проиграв модели республики Советов. Модель большевиков победила, потому что опиралась на местное самоуправление, чем тогда и были советы. Фактически большевики предложили новую форму организации общества — через региональные парламенты, сеть которых опоясала всю страну.

Государство было как бы надстройкой над всеми этими многочисленными советами, а партия выполняла роль коммуникатора между государством и советами. Вскоре от роли коммуникатора партия большевиков перешла к прямому управлению государством. Впрочем, на тот момент советы были и не против, потому что государство предложило им участвовать в индустриализации и налаживании хозяйства, которое изрядно потрепалось в ходе мировой и гражданской войн.

На месте Австро-Венгрии появилось несколько государств, которые тут же принялись конфликтовать между собой, хотя, казалось бы, исполнилась мечта — сбросили ненавистную монархию Габсбургов. Теперь свобода и у чехов со словаками, и у венгров, и даже у закарпатских русин, но тем не менее разрушительные конфликты не остыли. Границы продолжают двигаться.

В новой России — Советской — разворачиваются схожие процессы: на территории Украины конфликтуют два разных по своей сути государства — пролетарская Донецко-Криворожская республика товарища Артема и Ворошилова и буржуазно-националистическая Украинская народная республика Петлюры и Грушевского; в Грузии к власти приходит блок меньшевиков и националистов; в Средней Азии восстанавливается власть местных феодалов — баев, биев и беков. Государство рухнуло, и пустующие ниши стали занимать новые формы, причем в каждом случае государство стремилось к национальным формам. Где-то, например в Средней Азии, общество тяготело к феодальной раздробленности, а где-то, например на Кавказе, власть перешла к национальной буржуазии, которая опиралась на националистические и социал-демократические настроения.

Но никто и нигде не пытается восстановить предыдущее государство. За восстановление монархии в 1918 году мог агитировать только сумасшедший, причем неважно, где бы жил этот сумасшедший — в Петербурге, Берлине или Вене.

Общество, разогретое ура-патриотизмом, обрушивает всю ненависть на государство, которое не оправдало надежд на скорую победу, причем это были надежды всех классов и групп влияния.

Итак, в ходе мировой войны происходит коллапс государства, которое не выдерживает всех обязательств перед обществом. На деле заключается сделка между обществом и государством: общество делегирует государству сверхвласть и право забирать народ на войну, а в ответ требует быстрой победы и богатой добычи. Общество, особенно разогретое ура-патриотизмом, склонно к поведению по модели толпы. Массированная пропаганда стирает грань между классами в обществе и погружает его в патриотический транс, государство берет на себя сверхобязательства и обещает сверхприбыли. Общество, превращенное в толпу обывателей, с радостью идет на такую сделку. Потому что потерпеть надо всего восемь недель, да и на фронт отправят не меня, а соседа.

Однако пропаганда, как и любой другой стимулятор, имеет свойство привыкания. Через два года войны шапкозакидательские настроения можно наблюдать только у клинических патриотов. На третий год сидения в окопах, когда война пришла в города в виде карточек на продукты, калек на каждом перекрестке, мартирологов в газетах и ежедневных похорон очередных героев войны, пропаганда разбивается о реальность — и общество начинает звереть. Государство же, в отличие от общества, благодаря массированной патриотической пропаганде впадает в состояние эйфории. Правящим элитам кажется, что народ в едином порыве поддерживает правительство и его политику. За годы элиты превращают войну в большой бизнес, что вызывает дополнительную ненависть народных масс и, соответственно, напряжение в обществе. В то время как общество стремительно беднеет, правящие элиты продолжают вести привычный образ жизни. Затяжная война провоцирует экономическую депрессию, которая выливается в бесконечный парламентский кризис. Государство уже не в силах сдерживать противоречия, и перед самым крахом обостряются формы парламентских баталий.

В нормальном состоянии государства борьба в парламенте ведется за доступ к казне. Парламент придумали во Франции, чтобы обсуждать размер налогов, это уже потом парламент превратился в центр политических баталий. Но это произошло не потому, что победили политические идеи, а наоборот — потому что борьба за доступ к казне и налогам вышла на уровень борьбы политических идей.

Любая политическая доктрина имеет шанс на победу только при наличии идеи экономического устройства. Обществу должна быть предложена модель распределения общественных благ, которую будет внедрять государство. А вот форма предложения такой модели — и есть парламент. Парламент — это форма коммуникации между государством и обществом. И если в вашем парламенте начали сильно скандалить и разоблачать друг друга, значит, в обществе тлеют конфликты, а государство утратило с ним связь.

И вот в результате накопления неразрешимых внутренних противоречий государство разрушается. Был самодержец всероссийский Николай Александрович, а стал гражданин Николай Романов, из дворян. Учитывая, что для монархической империи фигура царя как держателя титулов и земель играла интеграционную роль, государство рухнуло в одночасье. И то, что грузинские цари присягали дому Романовых, вовсе не означает их верности Учредительному собранию и Временному правительству. Так же как среднеазиатские баи и прочие басмачи после разрушения власти «белого царя», естественно, объявили царями себя. В Молдавии, например, решили поиграть в собственную парламентскую демократию и временное правительство, которое называлось по-местному Сфатул Цэрий, но очень быстро парламентская буржуазная демократия привела к кризису, после чего Молдавия была поглощена Румынией. Молдавское общество не смогло стать основной нового государства и поэтому попало под внешнее управление более успешного государства. Интересно, что уже через двадцать лет — в 1940 году — Советскому Союзу удалось вернуть Молдавию и Бессарабию из румынской оккупации, причем без единого выстрела — лишь рассредоточив войска на границах и объявив ультиматум. В течение 24 часов территория Молдавии и Бессарабии была очищена от румынских войск. Тогда, в 1940-м, все произошло, как в 2014-м в Крыму — без капли крови и лишних выстрелов.