Книга Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия - Пьер Бетанкур

Должен добавить, что эти венчики отнюдь не всегда были вялыми и обвисшими. Едва почуяв вес прикорнувших женщин, они одним сжимающимся движением стягивались над ними покрывалом, настолько сильно прижимая их к плоти ножки, что большинству фаллоидов только и оставалось, что обнюхивать столь лакомую для них плоть через тонкую кружевную сеть. Но женщины быстро приноровились проделывать зубами в ее петлях большие дыры, через которые могли без удержу (и тем не менее безопасно) отдаваться на попечение своих любовников.

II

Как бы там ни было, покровники живы не одной любовью, как о том напоминали сменявшиеся каждый день корзины со съестными припасами. Эти корзины служили для нас большим искушением, и мои спутники не преминули стянуть несколько из них, чтобы ознакомиться с их содержимым. Делать это надо было быстро, потому что покровник, встревоженный каким-то неведомым чувством из-за нашего присутствия, обнюхивая все вокруг своей ножки, тут же запускал прожорливую голову в запас снеди, которая была давеча предоставлена в его распоряжение. Там не было ничего, что могло бы соблазнить нас: дикие, давно перезревшие ягоды, протухшие птичьи яйца, мох, опавшие листья, кора в далеко зашедшей стадии гниения, один-два трупика мелких млекопитающих, землероек, лесных мышей, тоже не первой свежести, полупереваренная лягушка и поверх всего раскрошенные восковые соты, в которых почти не осталось меда: он вытек и, смешавшись со всем этим добром, уже не подлежал употреблению. И тут вставал вопрос: откуда явились эти юные дикарки, которых покровники обратили в своих прислужниц-любовниц, и что могло подвигнуть их, несмотря на навлекаемый на себя риск, с таким полным самоотречением, с таким покорным соучастием отдаться в распоряжение огромных фаллоидов? И тогда мы открыли, украдкой проследив за ними, что юницы возвращались на прогалину в самом сердце леса, где раскинулась их деревня, высокие прямоугольные хижины, надежно срубленные, крытые листьями, с низким дверным проемом — войти туда можно было только на четвереньках, — каждую из которых окружал бамбуковый частокол; их обитатели жили, казалось, общинами, группируясь сообразно полу или возрасту: в одних — мужчины, в других — женщины, в тех, что ближе к периферии, — юноши и девушки. Наконец, в четко обособленных в специально огороженном месте — девушки в львиных париках, те, что посвятили себя служению веселкам-покровникам и жили там со своими детьми, которых поимели от связей с ними и о которых мы теперь немного поговорим.

В то время как потомство прочих обитателей деревни свободно резвилось где угодно, петляя по улочкам между заборами, отпрыски покровников, как заметили наши наблюдатели, не покидали своей выгородки, и поскольку они не заприметили ни одного из них в зрелом возрасте, мы в конце концов предположили, что племя так или иначе избавляется от полукровок, быть может, даже их поедая. Обоснованность подобной гипотезы станет более понятной по прочтении продолжения моего рассказа.

Однажды мне и в самом деле случилось заметить — это произошло, когда наше пребывание там подходило к концу, — что один из покровников, за маневрами которого я следил особенно внимательно, — вытянувшись во весь рост, он мог достичь поистине впечатляющей высоты, — демонстрировал весьма необычное поведение: согнувшись в три погибели наподобие лебединой шеи, он, казалось, был начеку, с ревнивым тщанием приглядывая за окрестностью своей вольвы, дабы никто из ему подобных не подобрался к покрывалу его венчика. Каковой тем не менее оставался пуст, и он часто подносил к нему голову, словно выискивая запах некоего недостающего присутствия. Весьма далекий от того, чтобы по примеру большинства односельчан, которым годились все женщины, искать удовольствия на стороне, он в конце концов выпрямлялся и время от времени испускал заунывные стенания, их низкие ноты, мало-помалу истончаясь, достигали разрывающей ухо высоты. Так повторялось несколько ночей подряд, и всякий раз покровник, лишенный своей избранницы, заводил свою безнадежную песнь.

Наконец, однажды вечером я увидел, как его молодка возвращается с пакетом не вполне понятной формы в руках; прижимая его к груди, она пробралась к самому кружевному венчику, на который, похоже, обладала исключительными правами, выпустила в него свою ношу и без промедления спустилась вниз. Когда она удалилась, я выскользнул из тени соседнего фаллоида, где до поры до времени прятался, и в свою очередь подобрался к покрывалу, чтобы присмотреться вблизи к тому, что успел принять за отпрыска этой странной пары. И вот что я увидел: голова в форме фалла, тоже ячеистая, но скорее розоватая — я уже отмечал, что у взрослого покровника она отливает красным с оливковым оттенком, который, когда он испытывает гнев или разочарование, превращается в фиолетовый и даже черный, — так вот, фаллическая головка венчала ладно скроенное и жизнерадостно сучащее руками и ногами человеческое тельце. Я ошеломленно рассматривал сию несуразную тварь, когда покровник, изогнувшись, уронил на ребенка несколько капель белесой жидкости, которые тот жадно поймал разинутой на макушке щелью. Процедура повторилась несколько раз, не обошлось без оплошностей и неловкости во взаимодействии сторон, но в конце концов ребенок, казалось, удовлетворился и, сытый, заснул прямо в сетке, в которой его оставили. Отец-кормилец в очередной раз принял свою непреклонную позу и не проявил никаких признаков жизни, когда чуть позже за ребенком вернулась мать, которая поспешила унести его прочь, будто опасаясь какой-то порчи. Именно тогда мне и пришло в голову, поставив все на карту, самому протиснуться в венчик и провести под покрывалом ночь. Едва я там улегся, как вокруг разнесся опиумный аромат и я тут же погрузился в восхитительное оцепенение. И чуть позже канул в омут летаргического сна, очнулся от коего только на заре, еще взволнованный прикосновениями, которыми меня осыпал мой ночной посетитель, и затопленный доказательствами его наслаждения; отныне я был убежден, что составить счастье фаллоида наравне с женщиной может и мужчина — и даже задался вопросом, почувствовал ли он разницу и не возобладало ли в нем над индивидуальными пристрастиями чувство собственности. Меня не долго занимала эта лестная идея. Послышался оглушительный гвалт, и я обнаружил, что внизу, испуская крики и угрозы в мой адрес и размахивая палками, беснуется целая толпа туземок. Любовница моего покровника, явно разъяренная тем, что ее вытеснили с ее же территории, подначивала своих товарок, два десятка фурий, явно не намеренных дать мне спуску. Несколько уже лезло на приступ, остальные сквозь ячейки покрывала всерьез трепали меня своими палками. Под напором их сплоченных усилий я был немедленно вышвырнут на землю, и эти гарпии, схватив меня, привязали мои руки и нога к колышкам, вбитым в землю рядом с хранившим невозмутимость фаллоидом. Тут они принялись колотить и колоть его своими палками, и я увидел нечто чудовищное: фалл нагнулся надо мною и, с ворчанием чмокнув, впился в мой член и одним сосущим движением его с мясом оторвал. Торжествующие крики покрыли эту операцию, и мои истязательницы, потеряв ко мне всякий интерес, отправились к себе в деревню, бросив меня орошенным кровью и истерзанным, почти без сознания. Мои друзья, следившие за всей этой сценой с почтительного расстояния, сочли, что со мной все кончено, и даже не подумали вмешаться. Один из них все же подобрался поближе; увидев, что я еще дышу, он перерезал путы и, взвалив меня на плечи, словно шмат мяса, отволок в лагерь. После импровизированной перевязки меня уложили на сварганенные на скорую руку носилки, и в этом-то экипаже я и вернулся в долину.