Книга Уйти по воде - Нина Федорова

В кресле лежали ее рисунки, наброски, акварели – огромная куча, когда-то она их рисовала, что-то даже хотела сделать для Костика, а еще – «украшать их будущий дом». Идеи-то какие были! Восторженная, милая, живая, была бы хорошей женой, все думала о будущем, мечтала, хотела там чего-то… А теперь рисунки валялись неприкаянно, брошенно, сиротливо – что ж, понятно: хозяйка ваша умерла.

На полу тоже валялись бумаги – еще после госэкзамена она решила разобрать все свои записи, накопившиеся за пять лет университетской жизни, но так и не довела все это до логического конца, энергия кончилась, и она просто разобрала бумаги по стопкам, а теперь стопки рассыпались, листы перемешались и устилали пол, как ковер, а она ходила по ним и валялась на них, и иногда даже что-то лениво рассматривала: лекции, семинары, конспекты, старательно записанные девочкой по имени Катя.

С вином и сигаретами она устроилась прямо посреди своего бумажного бедлама, села по-турецки, подумала, что не взяла бокал, потом засмеялась про себя: зачем бокал? Тоже еще условности… Будем из горла, мы ж начинающие алкоголики.

Вино пилось легко, хоть и дешевое, но все равно почему-то вкусное, одна бутылка была уже почти выпита, стало сразу тепло внутри, даже азарт появился – мы еще повоюем!.. Нас, понимаете ли, голыми руками не взять!. Утвердительно качнулась люстра – да, повоюем, не взять… Книжки тоже подтвердили – аж подпрыгнули. Да, вот та-ак… Кни-жеч-ки у нас на по-лоч-ках… И под полочками тоже… Она легла на пол, точнее на свои бумаги, – тяжело как-то сидеть, и вообще, лежать лучше – наблюдала за люстрой с другого положения – приятно, обдувает ветерок, лежишь себе, куришь.

Балконная дверь была открыта, ночной ветер врывался, раздувая занавеску, шевелил бумаги, некоторые из них даже делали попытки летать по комнате. Лежа, Катя поймала одну и подожгла сигаретой: листок затлел, и она с пьяным удивлением наблюдала, как съеживаются, чернеют буковки: «строение стилистической системы языка…», и вдруг бумажка вспыхнула от очередного порыва ветра, чуть не опалила ей лицо, она испуганно отбросила ее, прямо на бумажную кучу, куча тоже вспыхнула, и Катя неожиданно отчетливо поняла: сейчас начнется пожар, и она ничего не сможет сделать.

Она сдернула с дивана покрывало, набросила на вспыхнувшие листы и долго их тушила, впопыхах попала по пустой бутылке ногой, бутылка отлетела к стене и разбилась

Все было кончено, она протрезвела окончательно, ее трясло от напряжения и страха, и стало видно всю чудную картину: посреди бумаг чернело прожженное пятно, пахло гарью и дешевым вином, у стены валялись осколки разбитой бутылки, на обоях остались красные брызги, и все это было так бесприютно и убого, что она легла на диван и стала тихо плакать, уткнувшись лицом в подушку и натянув на голову пахнувшее гарью покрывало.

Темнота

I

К приезду Костика Катя стала прибирать в квартире, к тому же скоро должны были вернуться и родители Уборка упорядочивала мысли, загружая голову конкретными и простыми задачами: она перемыла всю посуду, разобрала свои бумаги, вымыла везде полы.

Нельзя было назвать это выздоровлением, но все-таки так было легче, чем летом Стало понятно: бесконечного отчаяния не бывает – по крайней мере здесь, в этой земной жизни Душа как будто отупела от страданий и страхов, и острый ужас отступил, словно спрятался за занавес, Катя знала, конечно, – он там, он все равно там, но пока есть небольшая передышка.

Маленькими, крошечными шагами она стала выползать из мрака, постепенно обретая под ногами более-менее твердую почву И пусть из полного мрака она вышла не на свет, а в темноту, но темнота эта была какой-то тихой, не страшной. Домашней такой, ночной успокаивающей темнотой, которая была нужна ее душе, измучившейся за последние два года, как нужен покой больному, потерявшему много сил

Костик приехал, и сразу все стало немного проще – она поняла, как соскучилась, и еще поняла, что повзрослела: она теперь любила его как-то глубже, осмысленнее Теперь, когда ушли прежние восторги от всего нового, когда душа была как будто оголена, любовь проступила четче, стала весомей Не подростковая романтика с леденцами-сердечками и поцелуями в подворотнях, а что-то новое, взрослое, более сильное теперь было в ее душе

Она действительно как будто на много лет повзрослела за это лето, и ей стало понятно, что все закономерно После такой бури чувств, после беспрерывного, бесперебойного счастья, после постоянных восторгов вполне естественно было скатиться вниз, устать душевно, измучиться, оледенеть до некоторого бесчувствия. Но теперь все как будто возвращалось понемногу, и, очищаясь от лишней шелухи, чувства становились спокойней, глубже, взрослее, насыщенней Так она повторяла себе, заталкивая вглубь единственное неразрешенное и, наверное, неразрешимое – то, о чем она отказывалась говорить с собой, то, что могло вновь ее заставить упасть обратно во мрак, ужас, безысходность

С родителями отношения портились все больше и больше – уже не было скандалов, уже никто не засовывал Кате в сапоги карандаши, чтобы проверить, ходила ли она в храм, наступило отчуждение – как будто они жили на разных планетах Они даже не здоровались толком, впрочем, Катя старалась не попадаться им на глаза: было тяжело и больно чувствовать, как с каждым днем растет и крепнет между ними стена, она предпочитала просто не смотреть в ту сторону До этого она еще как-то пыталась наладить контакт, но все упиралось в одно – она оставила храм, оставила отца Митрофана, она не жила уже с родителями одной жизнью, одними интересами Они продолжали жить в той «системе», а она уже нет О чем было говорить? Вести светскую беседу о погоде?

«Мне страшно за тебя!» – сказала однажды мама с болью, и было понятно – ей и вправду страшно, она боится, боится всей душой за свою заблудшую дочь Но что Катя могла сказать в ответ? Она с трудом сдержалась, чтобы не закричать – мама, и мне страшно, мне безумно, ужасно страшно, мне некуда деться, некого спросить, никто мне не поможет, но что мне делать, если я просто не могу по-другому?

Она не закричала, конечно, она думала – ее все равно не услышат, как не услышала бы и она раньше, ведь все, отпавшие от церкви, а тем более – от отца Митрофана, были для нее отступниками, еретиками, возгордившимися грешниками, которые получат по заслугам, возможно, навлекут на себя страшную кару еще даже на этой земле Неудивительно, что мама переживала – ей не хотелось, чтобы Катя была наказана как отступник и предатель, как худший из грешников – еретик. Мама даже сказала: «Ты просто в прелести», но Катя неспроста же научилась затыкать уши и закрывать глаза. Пока ей это помогало

Из кокона после долгих мучений выпросталось какое-то вполне пригодное к жизни существо – иное, чем раньше, но зато способное выживать здесь и сейчас, в другом измерении, на другой планете – без неба и духа На стране далече ведь тоже живут люди, может быть, убого, серо, пусто, но как-то живут, даже радуются своим простым радостям Здесь не спросят, кто ты и откуда, где твоя родина и как болит твоя душа, здесь тебя встретят молча, здесь найдется место для всех, ты вольешься в эту жизнь незаметно и научишься готовить свиные рожцы – рецептов много Это просто жизнь, просто обычная человеческая жизнь, без метаний и страстей, без высот и взлетов, просто все люди так живут – серенько и средненько, кое-как, но терпимо