Книга Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа - Катя Абель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надо спросить.
– Меня вот что волнует. Когда он мне говорит: «Как мне хорошо! Как хорошо! Улет просто!» Это он всем так говорит или только мне? Потому что мне – ТАК хорошо – только с ним… И дело – не в финале, а в процессе. Когда мы вместе – это абсолютное счастье.
Яна:
– Я вообще сексом занимаюсь молча.
– Ты не говоришь во время секса? Вообще ничего?
– Если я вдруг заговорю – неожиданно для себя – это ого-го, значит, какой у меня мужчина…
– А я с детства знаю: во время секса надо разговаривать.
– Че-го?
– Ну, это не значит, что надо ему пересказывать сюжет фильма, который ты вчера посмотрела…
– Ты просто ему рассказываешь, какие дела ты переделала, а какие – еще надо сделать…
– Примерно. У меня еще в школе книжка была Рут Диксон «Что мы будем делать в постели», и она там советует: не будьте рыбой, разговаривайте с партнером. Говорите, что вы чувствуете, чего вам хочется, хвалите его… Вот я это с детства и запомнила.
– Надо будет попробовать.
Ты очень странный для меня человек. Про адекватность не приходится говорить. Это – не маска твоя, это природа инаковая от меня. Как так случилось, что я тебя люблю?
Был проблемой. Потом интересом. Потом раздражением. Потом помехой. Потом спасением. Стал Любимым.
Я сижу в театре на репетиции
Пока любимый на сцене работает над материалом, разговариваю с Олей, гримёром. Оля – такая стопроцентно хорошая девочка – понимаешь это с первого взгляда. Со второго – понимаешь, что нельзя до 34 лет оставаться стопроцентно хорошей девочкой, что за этой картинкой обязательно присутствует какая-то червоточинка. Но за всё время нашего общения червоточинка ни разу не дала о себе знать. Так что я с Олей разговариваю как со стопроцентно хорошей девочкой.
Я приезжаю в театр вроде как и своя, но на 80 % уже чужая. Я много улыбаюсь, шучу, иронизирую. Для меня эти люди уже как праздник, и я для них тоже уже – явление: ко мне подходят, со мной разговаривают, я чувствую на себе гораздо больше внимания, чем когда работала с ними, это нормально.
Оля рассказывает мне, как идут дела в общем. Я спрашиваю у неё про Ивана. Почему-то о нём мне теперь спрашивать гораздо легче, чем о любимом. Я задаю ей главный вопрос о Кузнецове: пьёт или не нет?
– С утра никакой вообще, – отвечает Оля. – потом догоняется, приходит в норму. Ну, и вечером, после репетиции едет бухать.
– Каждый день?
– Каждый день. Знаешь, как его у нас за глаза называют?
– Как?
– Мистер Кокс.
До меня не сразу доходит.
– Ты хочешь сказать, что он еще и на кокаине сидит?
– Я хочу сказать, что его так называют.
Значит, ежедневный коктейль: водка, гашиш и кокаин.
Ира Дмитриева, где ты сейчас находишься?
– Когда жена приезжает, он держится, – продолжает Оля, – Или когда сына старшего с ним оставляет.
Старшему сыну 6 лет.
– А как только они уезжают, Ваня сразу в отрыв идёт. По полной программе.
– Почему же они уезжают?
– Не знаю. У нее съемки где-то в Белоруссии… Её тоже можно понять.
* * *
Мы сидим в буфете на Ленфильме с моим знакомым режиссёром. Режиссёр – всем известный алкоголик, не единожды балансирующий в своих приступах на грани между тем и этим светом, пьёт коньяк. Я – кофе. В буфет заходит Иван Кузнецов. Замечает меня, подходит к нашему столику. Улыбается.
– Привет! Ты что здесь делаешь?
– Я работаю здесь, – улыбаюсь, – Как дела?
– Хорошо, хорошо, репетируем, движемся потихоньку к финалу… Ну всё, не буду мешать, – кивает он на режиссёра и отходит к буфетной стойке.
Режиссёр смотрит ему вслед:
– Ты давно его знаешь?
– Не очень. Мы работали вместе, недолго, – отвечаю.
– Он всё время на коксе?
– А тебе кажется, что он на коксе?
– А ты не видишь?
– Я в этом ничего не понимаю.
– Он на коксе.
* * *
Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?
* * *
– Как ты можешь судить, – обрушивается на меня Яна в телефонном разговоре, – ты не знаешь, что такое муж-алкоголик!
– Я могу судить! – взрываюсь я, – потому что я вижу, что происходит! Если этого не видит она, значит, она – слепая! А если видит, и она не рядом, значит ей на него плевать!
– Ты не знаешь, может, она годами с ним мучается и сделать ничего не может!
– А что здесь делать? Его в клинику класть надо! Вязать по рукам и ногам и класть в клинику!
– Ты думаешь, это так легко?
– Я не думаю, что это легко! Я думаю, что это необходимо! Потому что при том ритме жизни, который он ведёт сегодня, ему остался год-два, понимаешь? Не больше! А дальше – остановка сердца. Он себя уничтожает каждый день! С бешеной скоростью! И, если ей хоть немного дорог отец её двоих детей, ей надо быть рядом с больным человеком, а не сниматься в дешёвых белорусских сериалах! Она карьерой своей занимается, понимаешь? Са-мо-ре-али-зацией! Потому что у него всё с кино сложилось, а у нее – нет! И вот она теперь снимается… А он себя в это время подрывает на мине! Вот и всё!
– Ты слишком резка…
– Я резка. Потому что человека скоро не будет. А помочь может только она. И её нет рядом.
* * *
Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?
* * *
– Он собаку себе завёл, – говорит мне Оля гримёр, – немецкую овчарку.
– Как это – себе? А семья как?
– Семья – не знаю как. Ира в Белоруссии, дети у родителей. А Ваня – с собакой.
– Зачем она ему? Разве он может за ней ухаживать?
– В том-то и дело, что нет. Он по двенадцать часов в театре проводит, после репетиции ему хочется поехать выпить куда-нибудь, а дома – собака. Он приходит поздно ночью, она ему все полы описывает – он два часа с тряпкой в руках лужи за ней вытирает…
– Собаку нельзя оставлять так надолго одну, щенок ведь. Он же с ума от одиночества сходит.
– Ему говорили: Ваня, ну куда тебе собака? Тем более, овчарка. Отдай, пока не поздно… Он – ни в какую – не отдам: мне без нее плохо.
Плохо без собаки. Я понимаю. Нужно, чтобы дома тебя хоть кто-то живой встречал. Встречал и радовался тебе.
