Книга Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

– Данила Адашев? – спросил тот, глядя на их командира.

– Он самый, – кивнул полководец. – А вы кто?

– Скуратов-Бельский, – с усмешкой ответил медведь-маломерок. – Вот вам царская грамота, читайте! – И он протянул Даниле Федоровичу свиток.

Адашев принял грамоту. Григорий не сводил глаз и со свитка, и с лица своего командира. Он увидел, как побледнел Данила, стоило его глазам пронестись по строкам, как дрогнула вдруг рука ничего не боявшегося победителя татар и ливонцев.

– Арестовать? За что? – очень тихо проговорил он.

– Царь знает, за что, – усмехнулся Скуратов-Бельский. – Отдавай саблю, поедешь с нами!

Но Данила все еще не верил, что это и впрямь царский указ, а не дьявольская уловка. Среди конных дворян пошел шепоток. Рука Петра легла на эфес сабли. Григорий готов был сделать то же самое. Но Адашев опередил их – дал отмашку.

– Засекин, сам доведешь людей до Феллина, об обстановке на ливонской стороне доложишь князю Барбашину подробно.

– Исполню, – кивнул Григорий, хотя меньше всего ему хотелось думать сейчас о неспокойной Ливонии.

– Да неужто правда, что по цареву указу? – не выдержал Петр. – Напутали они, Данила Федорович, как есть напутали!

Адашев и его остановил движением руки:

– Не суетись, Петр! – Мысли его путались, взгляд так и тянулся в сторону, где осталась свобода.

– Данила Федорович, – не зная, что предпринять, вновь окликнул его Петр, – прочитайте ж еще раз! Может, ошибка?

– Кто таков? – окликнул Скуратов-Бельский беспокойного воина. – Отвечай!

– Ординарец, дворянин Петр Бортников.

Данила Адашев взглянул на Григория и Петра.

– Поеду с ними, – сказал он. – Так надо.

– И я с вами, Данила Федорович! – почти с вызовом заявил Петр.

– Ты останешься, – одернул его Данила. – Приказываю!

– Довольно приказывать! – разозлился государев посланец. – Ты, ординарец, как там тебя… Бортников, – обратился он к Петру, – сам напросился: с нами поедешь!

Адашев взглянул на своего тысяцкого, поймал его тревожный взгляд.

– Я уверен, Григорий: скоро все выяснится.

– Выяснится, выяснится, – ухмыльнулся Скуратов-Бельский. – А теперь – саблю! И ты… ординарец!

Данила молча вытащил боевой клинок, протянул. Тот, перехватив оружие за лезвие, передал его одному из помощников. Отдал свою саблю и Петр.

– Куда повезете? – только и спросил Данила.

– Куда надобно, туда и повезем, – ответил Скуратов-Бельский. – Кинжалы тоже – они вам больше не понадобятся. И нам спокойнее, – добавил он. – Кто знает, что у вас на уме? Дорога-то дальняя!..

Данила Адашев и его ординарец, не говоря ни слова, отдали и кинжалы.

– А теперь следуйте за нами! – бросил арестованным офицерам царский посланец. И тотчас приказал своим стрельцам: – Обступить обоих! Выйдут из строя, вас плетьми накажу! А коли вы в сторону подадитесь, – обернулся он к Адашеву и Бортникову, – самолично зарублю! Вперед! – дернул он за уздечку, ткнул шпорами высоко по лошадиным бокам – ноги-то были коротковаты. – Пошла! Пошла!

Так и остался Григорий Засекин с двумя сотнями своих бойцов на опушке весеннего леса, в таявшем снегу, провожать взглядом Данилу Адашева и Петра Бортникова. «Фамилию Адашевых при дворе громко не называй», – вспомнил он слова Степана Василевского. Напророчил точно.

– Ну и дела, – сказал кто-то за спиной Григория. – Ох, недобрые дела!..

Верно: недобрые, злые. Молчком и с тоской, больно сжимавшей сердце, провожал Засекин глазами своего командира…

…Для всей русской армии весть об аресте братьев Адашевых показалась поначалу неправдоподобной. Поверили лишь те, кто видели, как и старшего Адашева вывозили из Феллина со связанными руками. В Дерпт братьев доставили почти одновременно – в колодках, точно последних татей и душегубов. Вчерашние герои – гроза Ливонского ордена и покорители ее городов, защитники земли русской от казанцев, крымцев и турок, – в темнице ожидали итога судьбы своей.

Их злой судьбе подыграли политические события того же года, перекроившие карту Европы.

Готгард Кетлер, новый магистр ордена, понимая всю несостоятельность Ливонии в борьбе с таким мощным государством, как Московская Русь, в 1561 году официально распустил своих рыцарей. Он поступил точно так же, как поступил тридцать пять лет назад последний гроссмейстер Тевтонского ордена Альбрехт Гогенцоллерн, создав с помощью папы Римского на землях своего государства герцогство Пруссию. Воинственные тевтонцы угомонились вовремя, оставив за собой огромную территорию в центральной Европе. Правда, в отличие от Альбрехта Гогенцоллерна, всему ордену помочь так и не смог – только самому себе и самому близкому своему окружению.

С соизволения фон Кетлера львиная доля земель ордена отошла четырем европейским государствам: север Ливонии – шведам и датчанам, центр – Литве, юго-восток – Польше. И все это уже не в залог и не в протекторат, а на веки вечные. За столь щедрый подарок Кетлеру удалось выхлопотать себе небольшую часть уже бывшего ордена – Курляндию, на чьей земле он и воцарился. С герцогским титулом, утвержденным папой Римским и признанным императором Священной римской империи, и всеми династическими привилегиями.

Худшей мести для Москвы и придумать было невозможно! Ослабевший рыцарский орден исчез с политической карты Европы, но взамен Русь оказалась лицом к лицу сразу с несколькими могущественными врагами, которые уже готовы были с утроенной прытью ливонцев отстаивать их цели. А они были все те же: не допустить московитов к Северному морю для широкой торговли с Англией и другими отдаленными государствами, а также вернуть завоеванные русскими ливонские города. Московскому царству пришлось срочно готовиться к новой и долгой войне, а потому нужен был кто-то, на кого можно было свалить все нынешние и грядущие беды. Этим человеком и стал Алексей Адашев – бывший руководитель бывшей Ближней царевой думы, отвечавшей за внешнюю и внутреннюю политику страны.

– Знал я: пожалею однажды, что связался с ним! – возлегая на парчовых подушках, говорил похмельный Иоанн таким же похмельным прихлебателям и наушникам, едва продравшим после затянувшегося пира глаза. – Знал, что каяться буду. Все знал, но поделать ничего не мог по юности. Теперь же – другое дело!

Говорил он это, не скрывая радости, потому как чувствовал пока еще вину перед другом своим Алексеем Адашевым, однако размывала уже вину эту волна гнева: ошибки Ближней думы на «ливонском фронте» были очевидны. И потому расплата за них казалась желанной, уже готовой вылиться в кровавую месть.

Слугами, внимавшими царю, были люди его нового круга, весьма отличного от прежнего, – братья Захарьины-Юрьевы, отец и сын Басмановы. Последние по влиянию при дворе уже вовсю соперничали с Данилой и Никитой – к великому неудовольствию самих шурьев царевых. Но куда деваться? – полюбил их Иванушка. И жестокого хитреца Алексея Басманова, и сына его разгульного Федьку, бабника-сластолюбца да кравчего в придачу, что без зазрения совести подыскивал горевавшему царю-вдовцу девок молодых и вина подливал с избытком. Даже им, Захарьиным-Юрьевым, о таком напоре на царя не мечталось. Были тут и юнец Василий Грязной, собутыльник Федьки Басманова и соратник в его распутствах, и молодой князь Афанасий Вяземский, тоже дюже охочий до всяческих земных удовольствий.