Книга Золотое солнце - Наталия Мазова

Положение мое осложнялось еще и тем, что песни для ветра я не знала. Единственное, что пришло в голову, — мой собственный перевод имланской баллады, корявый уже в силу того, что имланский язык короче моего родного. Зато он неплохо ложился на один старинный рыбачий напев, где я, наоборот, знала мелодию, но не слова...

Что же ветер не поможет?

Совесть не загложет,

не придет во сне...

Кто же ветер потревожит.

Вознесет, низложит

в светлой вышине?

Почудилось? Нет, тоненькая струйка воздуха, ласковее руки Малабарки, скользнула под моей рубашкой, мимолетно охлаждая разгоряченную спину. Слезы с новой силой хлынули из моих глаз, но неимоверным усилием я проглотила комок в горле.

Стоит умереть в покое,

Веря — не построить храма на воде?

Воет ветер в тон прибою,

Что это такое?

К счастью ли, к беде?

Неожиданно на последних словах мой голос окреп и обрел такую глубину, будто и вправду шел из самого сердца. Откуда-то из неведомой дали нахлынула вера, что получится! Озарение промелькнуло молнией, и, повторяя припев, я чуть-чуть изменила слова:

Воет ветер в тон прибою,

Знаю, что такое —

к счастью, не к беде!

Свежий порыв плеснул с полудня и захода, рванул промокшую от слез ткань, которой я прикрывала лицо, и она забилась у меня над плечом, как маленькое знамя. Новый порыв, еще сильнее, чуть не сорвал с головы тюрбан, затрепал мои широкие рукава...

Теперь голос мой лился широко и свободно. Я по-прежнему отчаянно врала мотив, но это уже ничего не значило — ветер бил мне в лицо, однако мой голос без труда летел навстречу ему:

Ближе! Может, ты обижен,

Что я неподвижен, словно неживой?

Вижу: чайка ниже, ниже,

Падает... Смотри же!

Ветер надо мной!

Последние слова я, наверное, выкрикнула так громко и радостно, что Малабарка вскинулся как ужаленный:

— Что? Что такое?

— Ветер, Малабарка! — воскликнула я, смеясь от счастья. — Ветер, сам пришел, я его напела! Ставь парус — теперь это надолго! — Я и в самом деле ощущала, что надолго. Легкая, звенящая уверенность — может быть, это и есть причастность?

«Да», — неожиданно пришел безмолвный ответ.

Малабарка уже возился с парусом. А я раскинула руки, словно пытаясь обнять этот уверенный поток с полудня и захода, который осушил мои слезы и почти мгновенно смыл с тела всю усталость. Затем перескочила на нос лодки и, поскольку слова в песне кончились, просто завела голосом тот же напев, наслаждаясь свободным полетом звука.

Ветер ударил в парус, и лодка рванулась, как пришпоренная чистокровная кобылица. Малабарка опустился рядом со мной, чуть приобнимая одной рукой, и его счастливый смех вторил моему голосу. Та же ослепительная радость, что и во мне, била из него ключом. И пусть у него она была от того, что он снова в море, а у меня — от сознания своей силы, я отчего-то понимала, что его и моя радость в равной степени угодна тому, кто услышал песню из моего сердца.

Я вплетала в свой напев обрывки других, невесть где и когда слышанных, зная, что вряд ли когда-нибудь смогу это повторить, и не жалея об этом ни мгновение. А лодка летела по волнам выпущенной из лука стрелой, унося нас прочь от моей родины к какой-то новой, но, несомненно, прекрасной жизни...

Черная хроника Глава 9. Междуштормье

Море гневалось на нас два дня и две ночи. Я не знал, когда восходит солнце, а когда появляются звезды. Небо опустилось, лохматые мочала туч цеплялись за верхушки волн. Мгла клубилась над морем, а под ней вздымались неровные зубы валов. Может, солнечный диск и плавал на своем благодатном корабле по высшему небу, но лик его был от нас закрыт. Может, звезды и пели свой холод, как всегда, по ту сторону мира живых, но нам не было видно темного порога... Просто я чувствовал, Аххаш, чувствовал, как будто у меня в брюхе спрятаны водяные часы, ведь их точность не зависит ни от медленного плавания солнца, ни от звездостояния, ни от лукавых игр луны; так вот, я какой-то неведомой проделкой знал и понимал: прошло примерно два дня и две ночи. И если дальше так пойдет, нам верный конец.

День и ночь мы ровно шли по ветру, чья сила покорилась моей девочке. Как я радовался ее силе и ее удаче! Чума непереносимая! Как я радовался. Когда-то я ходил вместе со всей стаей на старый и богатый город Лиг; я не был тогда ни абордажным мастером, ни даже мастером баллист и катапульт, я был храбрым щенком, крысенышем из рода Милькара. Тогда мы избегли страшной опасности, обманули горожан и взяли хорошую добычу... Я радовался: как хороши Черные Крысы в деле, как спокойно и умело они работают. Так же и сейчас мне понравилось ее искусство, ее работа. Ланин воспрянула духом, и даже движения девочки изменились. То есть в лодке ходить некуда, ноги стоят в резерве. Но руки, руки! И раньше я замечал: когда она говорит, пальцы вычерчивают в воздухе круги, линии, непонятные знаки... Как человек, который уверен, что до его собеседника скорее всего не дойдет смысл сказанного, и надо говорить громко, четко, подробно передавать все оттенки мысли, да еще помогать себе руками, — тогда, может быть, до упрямо ленивых мозгов доберутся хотя бы отдельные слова. С кем она тут имела дело... Нам не удалось как следует поспать. Наша пища — редкое дерьмо и прибавляет мало сил. Ракушки, Аххаш? Ракушки? Кажется, легче всего совершить медленное самоубийство, питаясь ими с нашим упорством. Силы наши таяли. Несмотря на все это, Ланин охватил такой восторг, что движения ее рук чуть- чуть не превратились во взмахи крыльев. Размеры ее невидимого алфавита возросли вчетверо. В Пангдаме в день избрания нового верховного архонта его имя высекают на особой стене буквами локтя по полтора высотой. Моя девочка рассказывала мне истории о своих охотах, о паршивом псе Кайсаре и об учебе у того достойного старика, Салура, а ладони ее высекали на воздушной стене имена такого архонтища... О!

Все было хорошо, парус тащил нас, куда нам и требовалось. Потом в скулу нашему доброму ветру, от которого и мне хотелось пуститься в пляс, задуло недобрым холодком. Я огляделся.

— Ланин, ты не чувствуешь?

— Не чувствую чего, Малабарка? Счастья? О да. Чувствую. — За день и за ночь мы сказали друг другу много приятных слов.

— Опасность, Ланин. Посмотри: оттуда идет опасность. — Аххаш, меня пробирает ознобом.

Она повертела головой, уставилась на темноватое облачко в той стороне, куда я показал. Пожала плечами, мол, ну облачко, прах его побери, ну темненькое, беды не вижу.

— Я по-другому устроена, Малабарка. И я сейчас гостья в твоем доме, в море. По правде говоря, я полагала, что твоя очередь быть проводником... Я люблю тебя.

Все произошло стремительно. Я слышал от стариков, сколь быстр гнев Хозяина Бездн и сколь редок. С двенадцати лет я хожу на длинных кораблях, но никогда, никогда — Аххаш! не видел ничего подобного. Я все еще произносил свой ответ Ланин. Тот самый ответ, которого она ждала и желала, тот ответ, который — правда... Последние слова я проглотил вместе с парой глотков соленой воды. Упрямо договорил. Договорил, Нергаш! Хоть бы ты бесился в три раза страшнее, я хочу сказать Ланин все, что следует сказать, и ты мне не помешаешь. Да что тебе за дело до нас!