Книга Особо опасен - Джон Ле Карре

— А что может понадобиться немцам? — спросил Брю, а про себя подумал, что по крайней мере одна немка уже что-то разнюхивает, хотя они явно не ее имели в виду.

— Может, они не в восторге от британских банкиров, открывающих серые счета на их территории, — предположил Лампион, изящно вздернув свои молодые брови.

В такси Брю проверил мобильник, потом позвонил фрау Элленбергер. Нет, она не звонила, мистер Томми. И на прямой телефон тоже.

#

Существовало место, заветное место, хотя и общедоступное, но представлявшее собой такой спасительный островок, где Брю мог уединиться, когда его особенно припекало. Маленький музей, посвященный Эрнсту Барлаху, скульптору. Брю не был знатоком искусства, и о Барлахе он толком ничего не знал до того дня, тому два года, когда Джорджи, будучи по ту сторону Атлантики, сообщила ему по телефону бесстрастным голосом, что ее шестидневный ребенок умер. Услышав эту новость, он вышел на улицу, поймал первое попавшееся такси и сказал пожилому шоферу, судя по фамилии на лицензии — хорвату, отвезти его в какое-нибудь тихое место, не важно куда. Спустя полчаса, не перемолвившись больше ни единым словом, они подъехали к приземистому кирпичному зданию в дальнем уголке огромного парка. На мгновение у Брю возникла тошнотворная мысль, что его привезли в крематорий, но тут он увидел за столиком женщину-билетера, заплатил деньги и вошел в застекленный дворик, населенный какими-то загадочными фигурами из другого мира.

Одна словно парила в монашеской сутане. Другая погрузилась в депрессию, третья пребывала то ли в раздумьях, то ли в отчаянии. Еще одна кричала — от боли или от радости, не разберешь. Одно очевидно: каждая фигура была так же одинока, как он, каждая тщилась что-то сообщить, но ее никто не слушал, каждая искала утешения, которого не существовало, и в этом было своего рода утешение.

В целом послание Барлаха к миру сводилось к глубокой озабоченности и сочувствию к его страданиям, вот почему с тех пор Брю приезжал сюда раз десять, когда вдруг впадал в отчаяние — Эдвард Амадеус называл это «побыть черной собакой», — или когда дела в банке шли из рук вон плохо, или когда Митци говорила ему в лоб, что в постели он не отвечает ее высоким стандартам, о чем он более-менее догадывался, но предпочел бы этого не слышать. Но никогда прежде не приезжал он сюда в состоянии так долго сдерживаемого гнева и растерянности, как сейчас.

#

Я не предал свою веру, обратился он к барлахским знакомцам. Я защитил Аннабель. И ради этого я пошел на обман. Я лгал, как лгали они: недоговаривая. В их вранье было столько умолчаний, что, когда они закончили, кроме вранья, ничего не осталось. Шпионская ложь, не произнесенная вслух, подобная зияющим пустотам, смысл которых в том, что не было сказано.

Исса никакой не мусульманин — первая ложь.

Исса никогда не был чеченским активистом и вообще активистом — вторая ложь.

Исса — просто сын осведомителя, вроде меня, собирающийся потребовать у меня свое грязное наследство, — третья ложь.

И, само собой разумеется, его не пытали, не держали в тюрьме, а значит, не было и не могло быть никакого побега, господь с вами!

И он не имеет ничего общего с потенциальным исламским беглым террористом, который разыскивается шведской полицией и чьи фотографии можно найти на любом полицейском веб-сайте, — и всезнающая британская секретная служба, надо полагать, не исключение.

Всей этой лжи надо сказать нет! Вся проблема Иссы — если это вообще его проблема — связана с не очень красивой историей, в которой еще предстоит разбираться. Она связана с тем, что после наших отцов-лжецов остались торчать свободные концы, а значит, в каком-то смысле, теперь это и наша совместная вина.

Плюс моей ситуации в том, что если я буду выполнять все их указания, господа Форман и Лампион с помощью своих высоких покровителей избавят меня от неприятностей. В том числе от докучливых немцев.

#

Чего не было, когда Брю, распрощавшись с Барлахом, вышел в залитый солнцем парк, так это недовольства собой. От неправильных шагов Бог его уберег. И чем больше он разбирался в собственных чувствах, тем сильнее разрастался в его душе крик барлахских фигур, в котором были одновременно боль и радость. С момента памятной встречи в отеле «Атлантик», после которой, казалось, прошла вечность, его движущей, да что там, его моральной силой стала Аннабель Рихтер. С этой минуты, с чем бы он ни сталкивался, о чем бы ни думал, мысленно он спрашивал себя: я правильно поступаю? А Аннабель меня бы одобрила?

Поначалу он воспринимал себя как жертву насильственного захвата. Позже сам над собой посмеялся: это ты-то, шестидесятилетний юноша с убывающим тестостероном, пытающийся остаться на плаву? Пугающее слово любовь, что бы оно для него ни значило, ни при каких обстоятельствах не фигурировало в его диалогах с самим собой. Любовь означала Джорджи. Все прочее — влажное горячее дыхание, бурные излияния чувств — было уделом других. Вместе с позерством. Но как бы там ни было, когда в твою жизнь врывается женщина, годящаяся тебе в дочери, и объявляет себя твоим моральным учителем, тебе остается только молча ей внимать. А если она к тому же еще необыкновенно привлекательна и интересна, самая невероятная женщина из всех, в кого ты когда-либо влюблялся, то тем более.

А секс? Еще несколько лет назад, женившись на Митци, он понял, что вышел на бой с противником более тяжелой весовой категории. Он не упрекал ее за это, как, впрочем, и она его. Если уж анализировать ситуацию, то он сказал бы так: она помогала ему поддерживать привычную форму, за что потом выставляла счет. Всё по-честному. Не винить же ее за аппетиты, которые он был не в состоянии удовлетворить.

И вот наконец-то он в себе разобрался. Он неправильно определял свои запросы. Он вложился не в те бумаги. Ему был нужен вовсе не секс. Вот, оказывается, что ему было нужно. И теперь он это нашел — важнейшее и весьма удивительное открытие собственной природы! Убывающий тестостерон — не суть. Вот она, суть, и имя ей Аннабель.

Ради нее, в числе прочего, он солгал господам Лампиону и Форману. Они говорили о его отце как о своей собственности. И на него они насели, прикрываясь именем покойного отца, полагая, что он тоже их собственность. Они слишком близко подошли к территории, принадлежавшей только ему и Аннабель, и он опустил перед ними шлагбаум. Поступив так, он осознанно, с открытыми глазами ступил в ее опасную зону, чтобы разделить ее с ней. Вследствие чего его жизнь, заиграв яркими красками, обрела для него ценность, за что он был ей бесконечно благодарен.

#

— Говорят, дом «Брю Фрэры» идет ко дну, — сказала Митци в тот же вечер. Они сидели на застекленной террасе, наслаждаясь видом на сад. Брю потягивал выдержанный кальвадос, подарок от французского клиента.

— Вот как? — отозвался он непринужденно. — Я и не знал. Могу я полюбопытствовать, от кого ты это услышала?

— От Бернара. А он — от твоего престарелого приятеля Хауга фон Вестерхайма, который предположительно в курсе всего. Это так?