Книга Крымский щит - Вячеслав Демченко

Теперь же отчетливо виднеется в луче танкового прожектора печатный орёл над дверями, оседлавший медальон со свастикой — «правление» того же Ильясова, но теперь уже старосты. Мощные «пятисотки» в зарешеченных плафонах искрят сквозь ледяной стеклярус на свежеструганых столбах и над верхней бойницей Гаравула. Да в придачу ещё под нос себе, то есть под самый передний бампер, близоруко светят синие щели маскировочных фар, — не велик свет, и всё-таки…

Всё в туманной сырости ноябрьской непогоды словно дымится, всё плывет и кажется неверным, и не поймешь, где и впрямь мается фигура озябшего часового, где мерещится волчья тень, а где, может быть, и призраки древней невесть чьей, то ли готской, то ли караимской цитадели совершают дозор своих полуразрушенных стен…

Впрочем, тени, мелькнувшие из тесной щели в кладке нетёсаных камней, — из так называемых «овечьих» ворот (ничего особенного, обычные для средневековых крепостей низкие, в половину среднего роста, ворота, обустроенные специально для выгона мелкого домашнего скота, — вроде иерусалимского «игольного ушка», через которое проще было бы верблюду…), принадлежали плоти и крови отборной, не зря носившей лихое имя — «диверсионной» — команды партизанского отряда Беседина.

* * *

— Может, снять? — чуть слышно спросил Арсений из-за плеча Серёги Хачариди, когда они бегом, чуть ли не вприсядку, пересекли разъезженный просёлок, тянувшийся вдоль контрфорсов крепости, и приникли к выщербленному саману койма-забора.

— А ты знаешь, когда его сменять должны? — также, почти беззвучно, вопросом на вопрос, ответил Серёга. — Только отойдём, а его и хватятся. Пусть поживёт пока…

Часовой, судьба которого решалась сейчас как бы между прочим, с жестокой безучастностью войны (не задаваясь вопросом, что это за человек такой был, злой или добрый, кем или чем был до войны, чью фотографию носит в нагрудном кармане кителя, под короткой штормовкой горного стрелка) бесцельно пинал носком тяжелого «альпийского» ботинка, с брезентовыми гетрами на ремешках[29], пустую консервную банку, которая, вопреки традиции, не скандалила жестяным звоном, не подскакивала, а вязла в грязи и хлюпала, кувыркаясь в лужах. Часовой зло выбивал её оттуда, поднимая фонтаны брызг…

Собственно, это и напрягало Сергея Хачариди, заставляя его покусывать, по обыкновению, нижнюю губу.

Конечно, не угрюмая злоба часового или унылая молчаливость банки: «Die Sprotten die Baltischen»[30], а… Смущали его: штормовка в лоскутной маскировке, будто ворох палой листвы, каска чёрным горшком, лоснящаяся под фонарем, гетры горного стрелка, — немец, к бабке не ходи.

Татарина даже в форму рядового вермахта уж очень за большие заслуги перед рейхом вырядили бы, а чтобы как у этого, — с унтерским треугольником нарукавной нашивки, мерцающей алюминиевым галуном, — так это всё одно, что в «генералы» произвести. Перебивались «добровольцы» в основном домашним платьем и «трофейной» амуницией с разворованных партизанских складов 41-го года закладки. Недостающее (слыхал Серега в качестве анекдота) ротам самообороны выдавалось с Симферопольского склада утильсырья.

Но почему тогда не бог весть какой ценный склад обмундирования охраняют немцы сами, если врожденной честности татар они, судя по всему, доверяют безоговорочно и всегда, не боятся выставлять их на охрану не то чтобы оружейных, но даже и продуктовых складов?

«Может, там и не обмундирование вовсе… — пытливо прищурился в сторону башни Хачариди, будто надеясь просверлить взглядом её серо-бурую кладку, — …или не только обмундирование, а, к примеру, и радиоаппаратура, которую вроде бы видел вчера дед Михась? И стоит ли тогда, не полюбопытствовав толком, просто высадить склад в небо? Рация отряду даже не «Ох, как!» нужна, а «Мать твою!» как…»

Сергей похлопал по плечу Володю, присевшего у его ног со «шмайссером» на колене.

— Показывай, где тут гулянка.

— Вверх, на горку… — мотнул головой в редкую пока снежную рябь на том краю майдана Володя. — Обойти можно, чтобы не по свету… — добавил он и шмыгнул в жухлый бурьян тесного, как козья тропа, проулка.

— Айда в кино, ребята? — азартно прошептал Арсений, перехватывая под локоть трофейный автомат.

— И что будэм смотреть, товарищ водоплавающчий? — ехидно, с едва различимым акцентом, спросил его Давид Далиев — извечный соперник старшего матроса в деле обхаживания той части санчасти, которая… «направо».

— Это ты у фрица спросишь, как тебя… как его? — переспросил Арсений у Яшки Цапфера.

— Яйцекладущий, — привычно подсказал «ученый» Яшка, исчезая впотьмах вслед за Володей.

— Вот-вот, яйце… — последовал за ним Арсений Малахов и продолжил уже в проулке. — Попросишь кого-нибудь из фрицев, чтобы афишку тебе перевёл. И береги свои…

— Хорош трепаться! — шикнул на них Хачариди.

— Это у них нервное, Арсен… — возник в отсвете фонаря, словно ниоткуда, Валька Кравец.

Замкнул шествие гуськом в почернелом чертополохе молчаливый гигант Иван Заикин.

Ядро «диверсионной» группы составляли пять человек: признанный лидер её и командир Сергей с труднопроизносимой на русский язык фамилией Хачариди, которую переиначили в отряде на Христаради. Причем не столько в шутку даже, сколько для простоты обращения, его «оруженосец» Володя, парочка непримиримых друзей Арсен Малахов и Давид Делиев и Ваня Заикин. В сегодняшней акции к ним прикрепили белобрысого Яшу Цапфера, Вальку Кравца и хронически мрачного Шурале Сабаева.

В стереоскопическом круге сошедшихся линз Эски-Меджит выныривал из ночной мглы редкими освещёнными островками. В них, подкрашенные желтизной электричества, возникали картинки ночного умиротворения: куда-то пробежала через майдан, трусливо поджав хвост, бродячая собака; на половицы террасы упал оранжевый прямоугольник света, и на пороге комендатуры возникла сутулая, поперек себя шире фигура в одних галифе и исподней сорочке, прошествовала вперевалку к резным перилам за известной надобностью…

Длинная тень часового у просевшей, будто обрюзгшей от старости, башни перекочевала справа налево…

И, наконец, в поле зрения Беседина возник, словно восставший над чёрным омутом ночи, гранёный обелиск минарета с круговым балкончиком для муэдзина. Старая мечеть[31], которая собственно и дала название посёлку и которую, как ни странно, вовсе не безбожная советская власть, а новая, «освободителей мусульманства», приспособила под «культурное заведение», высилась на пригорке, будто переглядываясь с руинами древней, неизвестно чьей, хотя и с поздним тюркским названием крепости, что ютилась на крутых склонах горы напротив.