Книга Наши все тридцать - Наталья Даган

– Ну что, – ядовито замечает он, – вы все-таки решили купить фотографию?

– Да, пожалуй, – нарочито небрежно отвечаю я, – вместе с негативом.

– Что так? – Он ехидно блестит глазками.

– Очень негативы люблю, – с сердцем отвечаю я, – собираю их в отдельную коробочку.

Подумав, он называет мне цену. Я ахаю, хватаюсь за сердце, и мы начинаем торговаться. В машину я возвращаюсь довольно скоро, с пленкой, вынутой при мне из «Зенита». Точно, вечер курьезов. Хлопнув дверью, молча завожусь и взглядываю на знаменитость:

– Ну и что это было?

Он сидит очень довольный.

– Ничего особенного. Мы сделали совместный снимок на пленере. Спонтанный, а значит, очень хороший.

Наверное, это месть за то, что пришла на свидание к нему не одна. Но с другой стороны, как я могла бросить Энджел в такой ситуации? Вдруг у нее там судьбоносный хахаль, который будет ей потом хорошим мужем?..

Представляю на снимке свое перекошенное недоумением и паникой лицо.

– Я просто хочу, чтобы у тебя была фотография со мной, – между тем продолжает он, – на память.

– В рамку поставить, – говорю я.

– Рамку я тебе подарю. Дизайнерскую. Ну это что-то новое. На память… При чем здесь память? Впрочем, мне-то что? Это он несвободен, а не я, и это у него «в случае чего» будут проблемы. Едучи в машине на второй красный свет подряд и не замечая этого, я молчу, а он пытается разговорить меня (может, разозлить?), расспрашивая о том, что это за дурацкая такая мать у Красотки, что она на кого попало свое дитя кинула.

– На кого попало – это, что ли, на меня? – спрашиваю.

– Ну, например, на меня, – возражает он, – а вдруг я мувистар-киднеппер?

Внезапно я неудержимо начинаю смеяться. Похоже, это истерика.

– О да… Очень похож!.. – Еще не до конца успокоившись, я добавляю: – Но мать Красотки не знает, что мы с тобой сегодня встречаемся. Она вообще про тебя не знает.

Как, впрочем, и никто не знает. Он фыркает:

– А что она еще не знает? Кто отец этой девочки?

– Нет, кто отец этой девочки, она как раз знает, – терпеливо отвечаю я. – И если тебе интересно, я могу рассказать тебе историю, благодаря которой эта прекрасная малышка катается сейчас с нами в машине.

Хмыкнув, он пожимает плечами: «Ну если больше рассказывать нечего…» Медленно-медленно я начинаю тормозить.

– Слушай, – говорю я ему, – ты мне надоел. Я тебя сейчас высажу.

И, остановившись, взглядываю на него с большим вниманием.

Но он уже сидит весь преображенный: сияет на меня фирменной, полубезумной улыбкой Джека Николсона, задирает бровки домиком и беззвучно хлопает в ладоши: «Просим-просим!» Выглядит при этом совершенно по-дурацки, об этом знает и меня этим чрезвычайно веселит… Внезапно я понимаю, что все, что было перед этим, – спектакль.

– Браво! – говорю я тогда и снова смеюсь. На этот раз смеюсь совсем по-другому.

– Бис!

Мы познакомились с Энджел, когда я в период тотальной безработицы в журналистике пошла трудиться в некую полутеневую фирму в качестве пиар-менеджера. Анжелкин стол был прямо напротив моего. Это была высокая красивая девка с бесконечными ногами, эффектная шатенка с синими глазами и слегка оттопыренным животом, который, впрочем, довольно быстро оказался шестимесячной беременностью.

Энджел тогда проживала в совместном жительстве с неким молодым человеком, от которого и была беременна. Почему она с ним проживала и почему она от него беременна, никто не знал и не понимал, включая саму Энджел. Но она на эту тему не думала. Это было вполне в ее духе: лишний раз не задумываться. Когда-то она жила совсем другою жизнью, с человеком по имени Данила, в полном счастье, любви и согласии. Четыре года.

Они расстались, на взгляд Энджел, довольно неожиданно. Просто однажды он сказал: «Я тебя люблю, но жить с тобой больше не могу».

На мой тогда вопрос, неужели Энджел ничего не предчувствовала, она ответила, что «да, предчувствовала, но о плохом ведь стараешься не думать?». И заодно поведала мне о своей эксклюзивной технологии отгоняния плохих мыслей. Я тогда подумала, что у этой девушки страусиные не только ноги.

Трагедия была в том, что Данилу она действительно любила. И поначалу вроде даже как будто и не поверила, что они разошлись.

– И только когда он мои вещи начал привозить домой, к родителям, – рассказывала она мне, – тут-то меня, Джада, и прорвало.

Она рыдала неделю. После чего у нее началась, можно сказать, черная полоса. Первое время она еще пыталась Данилу вернуть. Как заведенная, она ходила по всем отделам в офисе и, как заведенная, спрашивала: «Ребята, а как вы думаете, может, мне ему позвонить?» И вечерами горько плакала на кухне. Первый месяц ее жалели. Второй уже не очень. Через полгода босс принял решение ее увольнять на почве шизофрении. Тогда ей было сделано предупреждение.

К тому моменту она потеряла пятнадцать килограммов веса и практически совсем не спала. Энджел поняла, что пришло время принимать волевые решения. Волевые решения, как я потом узнала, всегда заменяли Анжелке логику.

Для начала она улетела в Тунис отдыхать. Там, беспрерывно куря кальян с гашишем, она слегка подправила свои физические и эмоциональные силы и по возвращении сменила работу и нашла себе нового парня. То есть именно нашла: сводила его в кино, напилась с ним виски в собственной машине и на следующий день после того, как они переспали, переехала к нему жить. На новой работе нашла новых друзей, в том числе и меня.

Совместное жительство Энджел с новым бойфрендом было весьма умеренным: за полгода они переспали целых пять раз (об этом знали все друзья и знакомые), и на пятый она влетела.

Я делаю томительную паузу, предвосхищая реакцию моего мувистара. Как и следовало ожидать, реакция эта бурная: откинув на подголовник красивую голову, он восхищенно заламывает брови и шепотом произносит: «Пять раз? За полгода?..» И с замиранием прикрывает свои прекрасны очи. Потом с закрытыми глазами он говорит, ни к кому вроде бы не обращаясь:

– Я пять раз за полдня вырабатываю. В случае больших чувств.

И, открыв глаза, смотрит на меня в упор. По его глазам понятно – меньше пяти раз мне уж никак не будет. А то и больше, больше… Я делаю вид, что поглощена дорогой, но все равно не могу сдержать улыбки. Я даже вдруг думаю, не поцеловать ли мне его крепко, здесь и сейчас, но в этот момент опять вспоминаю о Красотке. Поправляю зеркало заднего вида, смотрю на нее. Наша девочка бодрствует, но не плачет. Настоящая красавица. И умница. Хотя и видно, что это ребенок, рожденный не по любви…

У меня на этот счет целая теория. Мне кажется, дети, рожденные не от любви, а от одиночества, или от решения каких-то своих проблем, или просто как игрушка для заскучавшей взрослой девочки, обладают некой особой энергетикой. Точнее, не обладают ею – никакой. Обычные детеныши определенного биологического вида, и все. Детей же, рожденных в любви, видно сразу. Они особенные. Веселые, что ли. Таких детей всегда хочется взять на руки и прижать к сердцу. Выслушав вот это мое наблюдение, мувистар смотрит на меня некоторое время молча, с неопределяемым выражением лица. Потом, вздохнув, отворачивается и глядит на дорогу.