Книга Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

Сара держала перед ней зеркало в костяной оправе. Иштар-умми поворачивалась то тем, то другим боком, принимала совсем уж немыслимые позы, чтобы увидеть себя со спины.

— Хватит! — наконец, разгневанно крикнула она. — Так я или окосею, или сверну себе шею! Где эти негодницы? Их только за смертью посылать. Все, с меня хватит, я так больше не могу! Велю их высечь. Давно уж пора, честное слово.

— Успокойся, — сказала Сара. — Ты ведешь себя как ребенок. Имей хоть каплю терпения.

— Постараюсь. — Иштар-умми надула яркие губки. — Постараюсь не убить этих девчонок, когда они явятся. Я. не люблю ждать, ты знаешь.

— Иштар-умми, — с укором сказала аравитянка. — Пора взрослеть, понять, что что-то происходит не всегда так, как тебе хотелось бы. Таково течение жизни.

— О, Сара! — Иштар-умми закатила глаза. — Ты опять! Неужели даже в доме мужа я не избавлюсь от твоих нотаций!

— Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой? — голос Сары задрожал.

Иштар-умми удивленно вскинула брови и посмотрела на Сару долгим взглядом:

— Что?

— Ничего.

— Подожди, что значит «ничего»? Я и не думала расставаться с тобой. Конечно, ты будешь жить со мной в новом доме. Ты мне как мать! Или нет?

— Спасибо, дорогая, — Сара смертельно побледнела. — Я сделаю так, как ты захочешь.

— Вот и хорошо! — Иштар-умми щелкнула пальцами. — Скажи, я ведь прекрасна, правда? А в этом наряде я лучше во много раз. Я тебе нравлюсь? Что молчишь? Подними зеркало выше, так, теперь чуть опусти, еще ниже. Тебе не кажется, что вот тут какие-то сборки? Нет? Странно, а мне тесно, вот именно здесь, в этом самом месте.

Сара безропотно то поднимала, то опускала небольшое зеркало, позволяя юной госпоже придирчиво осматривать свадебный наряд. Рабыня, погруженная в свои мысли, по какому-то наитию угадывала, что нужно делать, потому что приказаний Иштар-умми уже не слышала: Сара думала о Сумукан-иддине.

— Ах, это вы, по вам уже кнут плачет! — крикнула Иштар-умми, повернувшись к служанкам, которые вносили в спальню зеркало в рост человека в тяжелой бронзовой оправе.

— Ставьте его сюда. Я уже намаялась с этой гадостью! — Она указала на круглое зеркало, которое держала Сара. — Да убери же ты его, наконец!

Иштар-умми хлопнула Сару по руке, пальцы аравитянки разжались, и зеркало со звуком лопнувшей арфовой струны, ударилось о глиняный пол. Казалось, что воздух в комнате раскололся надвое, и в этот разлом вползла зловещая тишина. Иштар-умми почувствовала болезненный укол в сердце, рот ее был полуоткрыт, глаза расширились от ужаса.

Сара подняла зеркало, осторожно держа за оправу. От удара на бронзовой поверхности появились бугорки и вмятины, и отражение лица рабыни приобрело уродливые черты. Подошла Иштар-умми, и на заднем плане появилось ее перекошенное, с неестественно высоким лбом, расплывчатыми щеками и узким подбородком, лицо.

.— Что это значит? — прошептала она.

— Не смотри в это зеркало, — отозвалась Сара. — Не надо.

Набу-лишир поднялся из кресла. В зале судебных заседаний стоял невообразимый шум. Пожилая женщина, мать осужденной, истошно кричала и все норовила броситься ниц перед судьями. Плачущие женщины повели ее к дверям. Судебное заседание, было окончено, но это был еще не конец, следовала завершающая часть действия — казнь.

Он осудил молодую женщину на смерть за прелюбодеяние, и иначе не мог — таков закон, и от пего, государственного судьи, зависит незыблемость закона. Зал постепенно пустел, крики и плач теперь заполнили двор, но вот и они постепенно стихли. Стражники с дротиками в руках недвижимо стояли по периметру зала, в распахнутую дверь лился солнечный свет.

Коллеги Набу-лишира и старейшины также вставали из кресел, обсуждая вполголоса свои дела, кто-то тронул Набу-лишира за рукав. Прощаясь, он почтительно поклонился; седой крепкий старик что-то с улыбкой говорил ему, обдавая запахом лука, и Набу-лишир спокойно отвечал. Наконец, и они вышли, унося с достоинством свои головы, и Набу-лишир спустился по ступенькам на мозаичный пол. Сандалии стучали непривычно громко, он прислушивался к одинокому звуку, медленному звуку своих шагов. Горели тусклые светильники, и тени на стенных барельефах углублялись, в то время как за пределами судебного здания пылал день.

Он дошел до левой стены зала и повернул назад, каменные правители и боги провожали его глазами. Нет, конечно, Набу-лишир не корил себя, он был человеком трезвого ума, но практика показывала, что людей не слишком пугает перспектива наказания, они идут на любые жертвы ради любви. И эта девушка, которую сейчас убьют, знала, что в итоге так и будет, и все-таки совершила преступление.

Толпа движется в сторону городских ворот. Осужденная на казнь в сопровождении вооруженных людей по лестнице восходит на башню. На ней длинное платье без пояса, голова не покрыта, как у уличных женщин. Под внешней стеной собираются люди, толпа растет. Башня уходит в небо, на площадке душно, горячий ветер сушит губы, рвет волосы и платье, и эти прикосновения жизни бесконечно дороги. Буйствует день, небесная синь пьет глаза. Женщину подвели к краю, помогли подняться на парапет. Легкий толчок в спину, и она летит.

Набу-лишир закрыл глаза.

— Любовь, — сказал он и вздохнул. — Все — суета. Судья оглянулся вокруг. Пора уходить. Завтра предстоит трудный день, наполненный хлопотами, — бракосочетание его сына с благородной девицей. Он был рад этому. Взгляд его остановился на одном из стражей. Набу-лишир, будто невзначай, приблизился к нему.

— В битве, которой нет равных, победу добыл, — проговорил он задумчиво.

Воин не шелохнулся, тень лежала на его бесстрастном лице. Судья повернулся на пятках и широким шагом ринулся прочь из зала в жидкое золото солнца, громко декламируя на ходу:

Властью обещанной взял он таблицы судьбы

И над богами возвысился, славой объятый…

Оранжевый свет дрожал на барельефах, выявляя фрагменты мозаики на полу, где ануннаки — божества земли и подземного мира — кланялись своему создателю Мардуку. Тишина спустилась со сводов. Воины будут стоять до заката, но потом уйдут и они.

Глава 23. ОЖИДАНИЕ

В сопровождении нескольких рабов Адапа шел по одной из центральных улиц. Позади остался большой базар, где от давки и разноголосого крика он едва не сошел с ума. Адапа устал, очень устал. Уже больше суток без перерыва он прокручивал в голове минуты последней встречи с Ламассатум. Он был бессилен остановить водоворот сознания, губивший его, ничего уже не мог.

Он ходил по базару как во сне. Торговцы при виде молодого господина оживлялись необычайно, наперебой расхваливая свой товар. На все предложения он отвечал лишь:

— Годится, — и раб-казначей принимался торговаться с купцом.

Адапа покупал подарки невесте, думая о Ламассатум. Переливы дорогих тканей, блеск драгоценностей возбуждали его больной мозг, терзали душу. Бледный, в испарине, он покинул торговые ряды. Едва оказавшись на чуть более спокойной улице, он пошел быстрым шагом, так, что его люди, нагруженные покупками, едва за ним поспевали. Раб, ведавший деньгами, пытался его остановить, Адапа раздраженно отмахивался, но вскоре и сам сообразил, что идет не в ту сторону. Тогда он приказал невольникам отправляться домой и передать отцу, что будет позже.