Книга Мои триста шестьдесят пять любовников - Жозефина Мутценбахер

Вена 1, улица Козырная, 2

Вино! Женщины! Песни! Искусство!

На первое время Штеффи взялась сама вести для меня дело, чтобы дать своей тёрке передохнуть и посмотреть, сможет ли она раскрутить нашу «шарманку». В течение всего дня она находилась в погребке, сидела за кассой и успевала приглядывать за всем! В белой кружевной блузке она выглядела исключительно аппетитно, полные смуглые груди очень живописно покоились на мраморной глади стойки, и женатые владельцы фиакров заглядывали глубоко в вырез. Но если кто-то решался до них дотронуться, он тут же получал по рукам, Штеффи была бабой «ядреной» и в таких случаях имела обыкновение всегда говорить:

– Задаром меня никто не потрогает!

Штеффи умела со вкусом сочетать вещи, и её упругие титьки, крепкие ляжки, большая округлая попа и шёлковые подвязки отлично гармонировали с богемным обществом. Правда, артисты и художники потянулись к нам только тогда, когда кафе уже некоторое время проработало и дела пошли в гору, поскольку пиво здесь всегда было свежим, обстановка опрятной, царила атмосфера весёлой непринуждённости, а симпатичная управляющая понимала всё с полуслова! И ещё в ту пору, когда велись работы по переоборудованию ресторана, она повсюду имела глаз и кое-что другое тоже! Она сумела прекрасно сторговаться с одним ремесленником, и когда тот слишком заломил, по её мнению, цену, она «податливыми» взглядами завлекла его в уголок и подобрала подол своих шелестящих юбок:

– Быстрей, быстрей, небольшой задаток! Малость задвинуть – никогда не грех!

Тогда господин мастер прижал Штеффи в задних комнатах, пока подмастерья работали, и в итоге всё обошлось дешевле. Штеффи была просто клад, всегда держалась меня и была честна как святая, пусть речь шла всего лишь о нескольких гульденах. Она экономила деньги, когда ей представлялась возможность сполна расплатиться траханьем. Между тем я ещё часто встречалась с Ферри, который теперь был очень занят на службе. Он, как и прежде, был внимателен, благороден и нежен, однако наши отношения в целом явно подходили к финалу, и в один прекрасный день он сказал мне:

– Послушай, Пепикем, ты самая сладкая из тех, кого я когда-либо знал, но послушай, так вечно продолжаться не может! У бедного Ферри нынче очень туго с деньгами, но к твоему двадцатисемилетию я в качестве возмещения подарю тебе одного еврея!

– Еврея? Да, Ферри, что же я с ним буду делать?

– Глупенькая, то же, что ты делаешь с другими мужчинами, – и по-венгерски добавил, – бараться! Сказочно богатый банкир, зовут его Игнац Грюнштейн и у него два миллиона капиталу! Если ты годик пообщаешься с ним, для тебя это будут золотые денечки, и ты на годы вперёд себя обеспечишь! Итак, отступное от Ферри: экземпляр богатого еврея!

Мне стало очень любопытно и капельку грустно оттого, что Ферри с такой лёгкостью меня отдаёт! Но разве я не была проституткой, само назначение которой переходить из рук в руки? Или Ферри, чего доброго, должен был жениться на мне? Разве не мило было со стороны Ферри хотя бы то, что он, по крайней мере, обо мне позаботился? Когда-то Ксандль просто вышвырнул меня на улицу, не задумываясь, что со мной станется.

В следующий вторник во время небольшого ужина в ресторане «Захер» Ферри представил меня господину Грюнштейну. Стол был очень красиво накрыт на три персоны, Ферри ещё успел сказать мне, чтобы я прикинулась совершенно целомудренной, это-де господину Грюштейну понравится. Вскоре тот появился. Это оказался здоровенный, широкоплечий человек с чудовищным брюхом, однако выглядел он достаточно крепко и был одет во фрак по последней моде с хризантемой в петлице. Он только беспрерывно потел, мой «Иги», как я стала позднее его называть.

Курчавые волосы его уже припорошила седина, нос был вовсе не горбатым, как обычно у евреев, а скорее напоминал картошку. В глазу у него был монокль, который никак не хотел усидеть на месте. В общем и целом он был весьма элегантным, его национальность можно было определить скорее по говору, особенно, когда он волновался. Слегка наклонившись, он поцеловал мне руку словно эрцгерцог и при этом издал едва слышный стон, потому что у него, как оказалось, болела поясница. Вообще, он каждый день на что-нибудь жаловался. С Ферри он был на «ты». Лишь много позднее я узнала, что Иги водил дружбу со всем офицерским корпусом и одалживал крупные суммы, причем всегда под очень божеский процент. Ростовщиком он не был.

– Милостивая фрейлейн, я в восторге, что имею возможность познакомиться с вами!

Потом за трапезой он без устали сыпал шутками и очень оживлённо болтал. Как выяснилось, он хорошо ориентировался не только в деловой жизни Вены, но также в жизни аристократии и высших армейских чинов, и мне оставалось только удивляться, что он всё знает. Каждую секунду звучало «мой друг, их превосходительство… тогда граф Руди говорит мне… и барон пригласил меня поохотиться на вальдшнепов…» Он очень гордился своими знакомствами в кругах знати, и Ферри держался с ним крайне любезно, однако не воспринимал его, похоже, с полной серьёзностью. Затем господин Грюнштейн велел подать шампанского, и после второй бутылки Ферри был вызван куда-то старшим официантом, об этом, вероятно, договорились заранее. Ибо Грюнштейн тотчас же подвинулся поближе, глубоко вздохнул и погладил меня по руке, которую я к нему как бы невзначай придвинула. Желая придать ему мужества, я едва слышно спросила:

– Вы не совсем счастливы, господин директор?

– Моё дорогое, единственное дитя, если б вы только знали! Я бедный, измученный человек, к тому же вечно страдающий в одиночестве. И одиноким я останусь до скончания своих дней. Ах, с каким удовольствием я имел бы рядом любящее создание, которое хоть иногда развеяло мои заботы, и с которым можно было перемолвиться словом! Но мне, видимо, не суждено уже встретить его, не суждено!.. Простите меня, пожалуйста, что я докучаю вам своими проблемами!

– Ну что вы, совершенно нет, господин фон Грюнштейн, мне это даже очень интересно, я хотела бы помочь всем людям, которые обойдены счастьем! Стало быть, и у такого большого человека тоже есть свои скорби? Вы наверняка ещё найдёте себе подходящую женщину.

Теперь в глазах его появилось такое выражение, которое я уже знала по многим мужикам, будь то христиане или иудеи!

– Вы действительно в это верите? Вы сокровище! Да вознаградит вас бог! Может быть та, о которой идёт речь, уже на подходе?.. Я имею в виду, рядом?..

– Но господин фон Грюнштейн, зачем же так резво брать с места в карьер?

Я убрала его руку со своего колена.

– Божественная! Единственная! Позвольте мне увезти вас на несколько дней на Семмеринг, чтобы там излить свою душу?

– Дайте мне срок, господин фон Грюнштейн, будучи молодой дамой, я не могу сразу довериться любому мужчине, даже если он известен как достойный кавалер. Вы меня понимаете?..

– Всемилостивейшая, даю святое честное слово, я приглашаю вас без всяких задних мыслей как свою дочь! Как дочь!

В этот момент Ферри вернулся за столик, и Грюнштейн носовым платком вытер лоб, мы пили и провели остаток вечера в буйном веселье, а когда в двенадцать часов расставались, я дала согласие на три дня поехать с банкиром на перевал Семмеринг, сделав это с помощью записки, незаметно переданной под столом, Ферри ничего не должен был знать об этом. Иги страстно желал меня и потел точно лошадь, однако сдерживался и только безостановочно лобызал мне руки…