Книга Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг в памяти воскресли следующие слова Кириллы:
«Тяжелее всего пострадает другая, и много, ох, много слез горьких прольется и бедствий свершится, пока справедливость свой глас не возвысит в защиту гонимой, покуда она не вернется оправданной и не накажет злодеев как подобает!»
Но ведь и это пророчество почти сбылось! Лаис и была той, другой, которая пострадала несправедливо, но… Судя по словам Кириллы, она вернется оправданной и накажет истинных убийц Гелиодоры!
Когда? Когда же это свершится?!
Неведомо. Остается только ждать и верить…
Лаис снова задремала, и опять явилась ей в этой полуяви-полусне Кирилла. Она что-то говорила, Лаис казалось, что и эти слова она уже слышала раньше… Но тут сон наконец одолел девушку, и образ Кириллы рассеялся вместе с этими словами, которые так и не удалось вспомнить!
Трискелион — нашей Тринакрии знак —
Заключает в себе лик горгоны Медузы[60],
Коя от бед и напастей хранит этот остров,
Некогда родиной бывший ее.
Прежде Медуза прекрасной и нежной девицей была,
Да, к несчастью, однажды она прогневила Афину,
В храме ее девство свое подарив Посейдону…
Бог-соблазнитель отправился в синие нивы морские,
Даже не ведая, что заронил свое семя в женское лоно.
С ним не решилась тягаться Афина:
Гнев свой направила весь на любовницу бога,
В чудище змееволосое ту обратив.
Отныне ярость и злоба снедали Медузу!
Весь человеческий род ненавидя, страшный талант обрела:
Взором одним обратить могла в камень любого,
Кто лишь в лицо ее глянет.
После, мы знаем, Персей отрубил ей главу,
Глядя на образ ее в щит волшебный,
Ну а Медуза кровью тогда истекла.
Кровь из горла ее хлестала потоком —
И народились на свет сыновья Посейдона:
Конь крылатый Пегас и великан Хрисанор.
Каплями крови был порожден василиск,
А в океане кораллы явились…
В левой Медузы руке яд ужасный по жилам струился,
Ну а в правой — кровь оказалась целебной.
Ею Асклепий затем — врачеватель великий! —
По наущенью Афины многих людей излечил,
Даже не ведавших, что их спасла
Кровь змеевласой горгоны Медузы,
Коя грозной главою своею отныне
В центре трискелиона[61]
Тринакрию, остров родной, от бед охраняет!
Лаис умолкла и опустила голову.
— Лаис! Лаис! — раздались крики. — Бесподобно, прекрасная Лаис!
Цветы полетели со всех сторон, и Лаис, смеясь, прикрыла руками лицо. Одна роза с шипом ударила ее по руке и оцарапала.
— Кто ее бросил?! — гневно вскричал Неокл, грозно оглядываясь. — Клянусь, он должен загладить свою вину!
— Позволь мне загладить ее поцелуями! — вскричал молодой человек с тонкими чертами лица, необыкновенно щегольски одетый, звенящий ожерельями и браслетами.
Слова его не шли вразрез с делом: он подскочил к Лаис и проворно поцеловал царапину.
— Как ты смеешь, Аминтас?! — с преувеличенным гневом вскричал кряжистый рыжеволосый мужчина, которого звали Зотикос. — Это была моя роза! Мне и заглаживать вину!
Зотикос кинулся к Лаис, однако руку целовать не стал: заключил девушку в объятия и попытался припасть к ее губам.
— Нет, это была моя роза, моя! — закричали со всех сторон, и еще трое мужчин, находившихся в комнате, бросились к Лаис, однако она ловко выскользнула из объятий Зотикоса и отскочила к стене, забившись в угол комнаты.
Она выставила перед собой в качестве защиты треножник со стоявшей на нем глубокой прозрачной чашей. Чаша была полна белых и розовых лепестков.
— Выйди, выйди, Лаис! — кричали мужчины. — Позволь нам излечить твою царапину и вымолить у тебя прощение!
— Я выйду не раньше, чем здесь окажется больше драхм и оболов, чем лепестков! — крикнула она, хохоча.
Отталкивая один другого, мужчины принялись выворачивать кошели, висевшие на их поясах.
Однако монеты, даже щедро рассыпаемые, тонули в лепестках.
Мужчины обескураженно отходили: ни у кого больше не было ни монеты.
Наконец вперед вышел Неокл.
— Я послал раба за деньгами к себе домой, — сказал он с усмешкой, — и велел ему принести полсотни драхм оболами[62]. Их точно будет больше, чем розовых лепестков! После этого ты позволишь мне исцелить твою царапину?
— К тому времени, когда вернется твой тихоходный раб, царапина уже сама собой заживет, — воскликнул нетерпеливый Аминтас. — И что, все это время Лаис будет стоять в углу?
— Хорошо, — сказала Лаис, отодвигая треножник, — посылай раба за деньгами, Неокл, а чтобы не было скучно ждать, я станцую.
Снова разразились крики и рукоплескания, и даже сад, зашумевший под вечерним ветром, прилетевшим с моря, казалось, рукоплещет всеми ветвями предстоящему зрелищу!
Дом Лаис был окружен великолепным садом…
После того как из Эфеса Александром Македонским были выбиты персидские войска, с ними ушли и некоторые мирные жители, персы. В городе осталось немало брошенных, опустевших домов, однако самые роскошные были тотчас заняты предприимчивыми эллинами, которые радостно хозяйничали в Эфесе и теперь сдавали жилье за непомерные цены. Среди самых проворных эфесцев, изрядно приумноживших свое недвижимое имущество, был и Неокл.
Дом, в котором он поселил Лаис, находился неподалеку от Эгейского моря, поблизости от того места, где в него впадала река Каистр. От ветра этот дом защищал роскошный сад. В глубине сада таился бассейн, устроенный хозяином, который, как и все богатые персы, чрезвычайно ценил негу и всевозможные удобства. Вся обстановка — ковры, мебель, прекрасные вазы и посуда — тоже сохранились.
