Книга Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова

После папиной смерти, которой никто из нас не ждал, о которой и подумать никто не мог (считалось, что в папиной родне все – долгожители), осталась мама в своей квартире и вовсе одна. Только верный пёс Дружок, сменивший на этом посту старого Митьку, был рядом с ней в последние годы. Конечно, мы навещали маму, старались делать это не все сразу, а по очереди, чтобы выходило почаще, но почаще всё равно не выходило: у всех работа, дети. Мама обижалась, говорила, что, если бы не Дружок…

— Такая умная собака, ну, всё понимает!

Слегла мама как‑то вдруг, неожиданно, хотя о страшной болезни своей знала, и мы знали лет уже десять. В своё время она отказалась от операции, но делали облучение, после которого все вроде затихло. И вот – то ли папина смерть подкосила её (минуло два года), то ли просто срок какой‑то подошёл – вдруг резко и быстро наступило ухудшение. В больницу ехать она не захотела, сказала:

— Я хочу умереть в своей квартире.

Мы ничего не могли с этим поделать. Я временно переселилась к маме, сестры – Нелля и Женя – ночевали по очереди, иногда мы оставались там вдвоём, втроём, потом, когда прилетела с Камчатки Аллочка, бывало, что и вчетвером.

Как странно. Только теперь, когда мама наша умирает, мы собрались в этой квартире все вместе. Казалось, сквозь боль, сквозь забытье, в которое она впадала после укола морфия (мы научились делать уколы сами), мама тихо радуется и торжествует, что хотя бы приближающейся смертью своей приковала нас к себе. Она уже не вставала, но ещё могла говорить, и в какой‑то момент её озаботила дальнейшая судьба квартиры.

— Вы ж никто сюда не пойдёте жить, я вас знаю, — слабым голосом, прикрыв от усталости и боли глаза, говорила мама. –Что же с ней станет? Сколько я сил вложила в эту квартиру, все тут сделала, такая квартира хорошая, неужели никому она теперь не нужна будет?

Мы старались отвлечь её от этих мыслей, а когда она после очередного укола засыпала, шли на кухню, курили там, иногда даже выпивали по рюмке, беспрерывно плакали и тихо, почти шёпотом, хотя мама и не могла нас слышать, обсуждали, что нам делать, когда… когда все это произойдёт.

Тему квартиры мы обсуждать боялись и не хотели. О том, чтобы кто‑нибудь переехал сюда жить, не могло быть и речи. К этому времени каждая из нас самостоятельно повторила мамин путь от частной квартиры – через ожидание в очереди – к квартире пусть двухкомнатной, но своей. Правда, все мы прошли этот путь гораздо быстрее и безболезненнее, чем наша мама когда‑то. А потом… Если уж мы при живых родителях здесь не жили, то как же смочь жить тут после них, когда каждый угол, каждая вещь будет напоминать об этих страшных неделях и месяцах медленного и мучительного маминого умирания.

— Лично я не смогу.

— И я.

— А я тем более.

Значит – что? Продавать? Страшно даже подумать об этом.

…Мама умерла через четыре месяца, в феврале, не дожив ровно девять дней до своего дня рождения и дня смерти бабушки, её матери.

Полгода спустя

— Сколько вы за неё хотите?

Мы называем некую некруглую цифру.

— Да вы что? Таких и цен нет в Краснодаре.

— Но это же четырёхкомнатная!

— Да, но там у вас одна комнатка такая маленькая! Я, если куплю, всё равно буду стену ломать и делать трёхкомнатную.

— Ну, это уже ваши проблемы, делайте хоть двухкомнатную, но по документам она четырёхкомнатная. Притом все комнаты раздельные.

— Да, но девятый этаж, вы не забывайте.

— Зато дом кирпичный. И лифт есть.

— Знаю я, как в этих домах лифты работают. Притом грузового нет, все на себе затаскивать.

— Ну, хорошо, ваша какая цена?

Она называет другую цифру, меньше в полтора раза.

— Вы смеётесь. Тут один район чего стоит.

— Район мне подходит. Но этаж… И потом она же у вас без ремонта, в неё ещё сколько вложить надо!

— Ну давайте так: не наша цена и не ваша, возьмём посередине. Идёт?

Длинная пауза. Все смотрят в разные стороны. Алла разглядывает ковёр над диваном. Наверное, хочет забрать. Это она привезла его когда‑то родителям из очередного плавания по морям–по волнам. Женя смотрит на меня очень выразительно, по–моему, хочет сказать, что надо соглашаться. Я смотрю в окно и думаю с ужасом: господи, зачем мы это делаем? Может, ещё не поздно все остановить? Одна только Нелля смотрит в упор на эту противную бабу (нашего, кстати, возраста, тощую, наглую, ушлую в таких делах, не то, что мы), гипнотизирует её взглядом.

— Ладно, я ещё с мужем посоветуюсь, — говорит эта халда.

Господи, господи, что мы делаем? Слава богу, что мама ничего этого не знает, не слышит. Уже полгода, как её нет. Полгода спустя мы вступили в законное наследство, хотя никакого наследства она нам не завещала, то есть не отписывала, но оказалось, что это и не обязательно, а важно, что мы – родные дети и, значит, законные наследники. Наследство наше – мамина квартира. Зачем мы её продаём и почему так спешим? На дворе – 1994 год. Нам всем нужны деньги. Очень нужны.

И вот все кончено, осталось одно – освободить квартиру от вещей. И тут оказывается, что это‑то и есть самое трудное. Мы ходим сюда уже целую неделю и с утра до вечера разбираем, разбираем, разбираем вещи. Сколько же всего накапливается в доме за одну только человеческую жизнь! И что со всем этим делать? Куда девать? Выбросить на помойку – рука не поднимается. Надо людям раздать. Каким людям? Ну, хотя бы соседям. Приходят какие‑то женщины, раскладывают на полу простыни, увязывают в них мамины блузки, платья.

— Спасибо девочки, ваша мама такая добрая была женщина… А вы почему себе ничего не берете? Надо взять на память о родителях, а как же!

Возьмём, конечно, возьмём, что ж мы, не понимаем, что ли.

Посередине зала стоят открытыми четыре коробки, мы даже надписали их сбоку, чтобы не попутать: С., Н., А., Ж. Каждая откладывает то, что хочет взять себе.

Две фарфоровые, покрытые перламутром статуэтки, изображающие балерин, — мама привезла их когда‑то из командировки в Москву, много лет они служили главным украшением серванта. Широкая ваза с синими цветами на круглых боках – весной мама ставила в неё первую сирень. Две красные, в форме помидорин, фарфоровые шкатулки – в них лежали мамины серьги и бусы.

— Я бы взяла, но они такие старомодные.

— Самое то. Ретро.

— Ну и бери себе.

Ладно, это мелочь, можно и взять, а вот мебель куда? Она ещё ничего, в приличном состоянии, мама умела ухаживать за вещами, берегла.

— Неллюшка, может, ты эту стенку и диван с креслами на дачу увезёшь? Все же память будет, приедем к вам в гости, а там мамино все стоит, а?

Нелля вздыхает, соглашается. Уже легче.