Книга Казнь Шерлока Холмса - Дональд Томас

Поездка не сулила ничего приятного, но при сложившихся обстоятельствах я едва ли мог отказаться. Да и Холмс, полагаю, не позволил бы мне этого сделать. Пони, запряженный в двуколку, ждал нас у входа. Констебль Нанн стегнул его, и мы покатились по узкой суффолкской дороге. Сквозь поредевшие облака сочился тусклый свет. Знай я, что меня ждет, я ни за какие сокровища не согласился бы ехать.

Путь оказался длиннее, чем я ожидал. Оставив позади розовые и кремово-желтые коттеджи селения Сибтон, раскинувшегося близ живописных развалин старого аббатства, мы наконец-то прибыли в Пизенхолл, глухое и довольно унылое местечко. «Уж не потому ли выбор Эли Нанна пал на меня, — подумал я, — что до него дошли слухи о моем спутнике?»

Констебль натянул вожжи возле Провиденс-хауса — внушительного здания на главной и, по сути, единственной деревенской улице. Нас провели на задний двор, и, миновав кладовую, мы оказались в маленькой кухне, площадью примерно десять футов на восемь. Из одного угла вела на чердак узкая лестница, по которой слуги могли подниматься в свои каморки, не показываясь на глаза хозяевам. Единственное окно было занавешено, отчего картина становилась еще более мрачной.

Войдя в помещение, я сразу же ощутил сильный запах керосина, смешанный со смрадом горелой плоти. На полу лицом вверх лежал труп женщины. На ней были чулки и ночная рубашка, обугленная с одной стороны, как и само тело. Причина смерти не вызывала сомнений: от уха до уха шел порез, рассекающий трахею. Второй, столь же глубокий, начинался ниже и тянулся к подбородку. Каждая из этих двух травм по отдельности привела бы к летальному исходу. Третья рана, колотая, зияла в области грудины. Я заметил, что консоль узкой полки, висевшей на стене возле лестницы, была сломана дверью, которую с силой распахнули — возможно, в минуту борьбы.

На мой взгляд, только деревенский идиот мог принять это зрелище за удавшуюся попытку самоубийства. Если бы несчастная нанесла сама себе хоть одну из горловых ран, ударить еще раз она бы уже не успела. Брызнувшая из-под ножа кровь окропила даже вторую ступеньку лестницы. Для того чтобы засвидетельствовать факт наступления смерти, тщательного осмотра не потребовалось: тело уже остыло и почти совершенно окоченело.

— Она погибла не менее четырех часов назад, — сказал я, повернувшись к констеблю, — а может быть, и гораздо раньше: летом температура тела падает медленно.

Убийца — я был уверен в том, что женщину убили, — явно пытался устроить пожар, но у него ничего не вышло, и труп только обгорел с одного бока. На полу валялась разбитая керосиновая лампа — очевидно, она упала в момент нападения или незадолго до того. Разлившееся масло могло возгореться, но его было мало, и вряд ли оно обезобразило бы труп. Керосин явно вылили откуда-то еще, хотя я и затруднялся ответить на этот вопрос.

Мой осмотр не внес ясности в обстоятельства случившегося. Через несколько минут после нашего приезда из Сибтона вернулся Чарльз Лэй, деревенский врач, и я, облегченно вздохнув, передал расследование ему. Медики со временем привыкают к тем ужасам, с какими приходится сталкиваться, тем не менее варварское убийство этой девочки потрясло меня. Пока я осматривал тело, Холмс стоял молча, неподвижный как статуя. Когда мы с доктором Лэем вышли в сад, чтобы посовещаться, он последовал за нами и встал в сторонке. Дождавшись окончания разговора, мой друг приблизился.

— В этом деле, Ватсон, есть две любопытные детали, которые, боюсь, уведут суффолкскую полицию далеко от истины, — сказал он. — Вы обратили на них внимание?

— Нет, — нетерпеливо ответил я, полагая, будто суть происшедшего мне вполне ясна.

— Под головой у женщины лежит газета, слегка опаленная неудавшимся пожаром. Это позавчерашний номер «Ист-Энглиан таймс». Допустим, его подложил убийца, но зачем? Еще по полу разбросаны осколки склянки из-под лекарства. В частности, я заметил отбитое горлышко, так крепко закупоренное, что пробку, скорее всего, не вытащить. На другом фрагменте стекла сохранилась этикетка. Если не ошибаюсь, на ней написано: «Детям миссис Гардинер. Принимать по две-три чайные ложки каждые четыре часа». Чернила немного расплылись, но слова разобрать можно. Насколько мне известно, фамилия владельцев Провиденс-хауса — Крисп, не Гардинер.

— Вероятно, в бутылке был керосин, с помощью которого пытались устроить пожар, — проговорил я слегка раздраженно. — И миссис Гардинер может быть в этом замешана.

Холмс бросил взгляд через сад на заднюю дверь дома.

— Если бы я намеревался совершить убийство, а тело сжечь, — задумчиво произнес он, — то не стал бы крепко затыкать бутылку. Перед тем как приступить к делу, я бы непременно убедился в том, что пробка легко вынимается из горлышка.

Однако я был слишком поражен увиденным, чтобы внимательно выслушивать меткие умозаключения своего друга.

В оставшиеся девять дней нашего пребывания в гостинице «Колокол» дело об убийстве Роуз Харсент (так звали двадцатитрехлетнюю жертву) не давало нам покоя. Я понимал, что жители Пизенхолла скорее склонны объявить, будто бедная молодая женщина, носившая внебрачного ребенка, свела счеты с жизнью, нежели предъявить кому-либо из членов своей маленькой общины обвинение в страшном преступлении, приписав ему же и отцовство. Но факты отрицали возможность самоубийства, — по крайней мере, к такому выводу пришли коронер и его присяжные. Всю неделю наша хозяйка добросовестным образом передавала нам новости, а точнее, сплетни о ходе расследования. Из ее болтовни мы узнали, что год назад газета, теперь кричавшая о «тайне убийства в Пизенхолле», ознакомила своих читателей с обстоятельствами «большого скандала», происшедшего там же. Дама поведала нам об этом с наслаждением, едва ли не выходившим за рамки приличий.

Среди жителей деревни была парочка юных негодяев, из числа тех, кто благодаря своей привычке подглядывать обыкновенно получает прозвище Любопытный Том. Их звали Джордж Райт и Альфонсо Скиннер. Вечером первого мая эти двое стали свидетелями весьма непристойного поведения Роуз Харсент и Уильяма Гардинера — женатого человека, отца шестерых детей, дослужившегося до должности цехового мастера на местной фабрике по производству рядовых сеятельных машин.

Сцена якобы произошла в конгрегационалистской часовне, именуемой Докторской. Там председательствовал почтенный мистер Крисп из злополучного Провиденс-хауса. Роуз Харсент служила в его доме, а также прибиралась в молельном зале, ключи от которого ей выдавали. Уильям Гардинер жил на главной улице в маленькой усадьбе под названием Альма-коттедж. Будучи усердным работником, он слыл к тому же примерным прихожанином первометодистской молельни в Сибтоне. Роуз Харсент пела в хоре того же прихода.

Когда сплетни дошли до ушей Гардинера, он обвинил Райта и Скиннера в гнусной клевете и бросил им вызов, но они лишь презрительно усмехались, не думая отказываться от своих слов. Тогда мастер попросил мистера Гая, главного священника своего прихода, провести разбирательство, что тот и сделал. Парней выслушали, но им никто не поверил, и респектабельный прихожанин был оправдан. Священник и общинные старшины сочли их речи «насквозь лживыми» и вновь возложили на Гардинера обязанности помощника старосты, а также хормейстера и попечителя воскресной школы, от которых тот добровольно отказался, когда его честное имя опорочили.