Книга Близнецы - Тесса де Лоо

Анна ходила из угла в угол по своей спальне. Каждый шаг отдавался в теле болью, словно накануне ее избили. Вновь обретенная тишина была невыносима. Тишина с двойным дном, которую оставила после себя та, что теперь уехала навсегда. Ее терзали образы сестры, пойманные на бегу, в перерывах между делами: Лотта в парке с развевающимися на ветру полами пальто; одинокая фигура за длинным кухонным столом перед пустой тарелкой или угрюмо поднимающаяся по лестнице. Череда молчаливых упреков. Прокрутить пленку назад и переписать все заново. По-другому. Слишком поздно, слишком поздно. Почему — вот что она хотела выяснить. Ответ нельзя было найти ни в одной библиотеке, он скрывался в ней самой. Одно она знала наверняка — когда на перроне Лотта повернулась к ней лицом, она будто встретилась с отцом: тот же длинный изогнутый нос, то же узкое лицо и темные волнистые волосы, тот же печальный упрямый взгляд. Было в этом что-то постыдное — как если бы Лотта его обокрала или вступила с ним в нечестную конкуренцию. В Лотте не осталось и следа от той закутанной шестилетней девочки, которую увезла в никуда дама с вуалью. Анна видела перед собой человека, заявляющего свои права на ее отца, человека, поразительно на него похожего. Этим человеком была Лотта. Почему она появилась только сейчас?

Зима прошла под знаком тревоги и самобичевания. Однажды утром одна из служанок по имени Ханнелора нашла на крыльце замерзшую ворону, усмотрев в этом дурное предзнаменование. Прачка попыталась ее убедить, что именно предрассудки приносят несчастье. Анна от души смеялась над столь редкой формой суеверия, даже не подозревая, что прошлое застигнет ее врасплох во второй раз. Дело было в том, что восемнадцатилетняя Ханнелора, которую фрау фон Гарлиц привезла из захолустья в Нижней Силезии, находилась на попечении Анны. В воскресенье вечером она с вызовом объявила, что собирается пойти на танцы в казино.

— Нельзя отпускать ее одну, — фрау фон Гарлиц отозвала Анну в сторонку. — Тебе придется пойти вместе с ней.

Оказалось, что казино заигрывает с новым социализмом. Стены больше не пугали ее, двери с медными ручками были широко распахнуты. Она надела платье синего цвета, как плащ Мадонны, сквозь юбку просвечивался красный шелк, ткань еще хранила аромат духов фрау фон Гарлиц. Анна протянула билеты с характерным для компаньонки бесстрастием и получила доступ в зал, когда-то принадлежавший их семье. Пол, по которому они катали шары; колонны, за которыми прятались; высокий сводчатый потолок, под которым так славно звучали их песенки; мраморная лестница, с которой она упала… Все выглядело так же, как раньше. Вот-вот она… они покажутся из-за колонн или выбегут из коридора… Ханнелора скрылась в фойе. Там стояли диваны-трамплины, на которых прыгала Анна. Сквозь журчание голосов, музыку, стук и цоканье каблуков по танцевальной площадке она слушала камертон глубокой звенящей тишины. Ханнелора отвоевала им места, заказала вино и исчезла. Время от времени она вальсировала мимо Анны в объятиях солдата с крепкой выбритой шеей. Складывалось впечатление, что «линия Зигфрида» опустошена; в тот апрельский воскресный вечер игра в кошки-мышки переместилась в фойе казино.

Она пила вино, не чувствуя вкуса и глядя прямо перед собой, пока вдруг кто-то не встал между ней и ее воспоминаниями.

— Darf ich bitten…[60]

Она безразлично поднялась и позволила проводить себя на танцплощадку. Будто бы из другой жизни доносилась мелодия «Was machst du mit dem Knie, lieber Hans»; солдат вел себя безукоризненно. Она равнодушно разглядывала серебряный шеврон на его рукаве. Танец закончился, и он проводил ее на место, но стоило ей только сесть, как вновь заиграла музыка и он коротким кивком снова пригласил ее на танец, еще более захватывающий. Мало-помалу образы из детства растаяли, и она переключила внимание на солдата. Его лицо внушало доверие — лицо "человека, а не военного, отметила она, не испытывая при этом к нему ни малейшего интереса.

Повернув голову, она наткнулась взглядом на огромную фотографию норвежских фьордов, висевшую на стене. Неужели они кичатся своими победами?

— Они идут здесь в ногу со временем, — сказала она хмуро, указывая глазами на стены.

— С таким же успехом здесь могли бы висеть мосты через Молдау, — добавил он.

Анну удивил его акцент.

— Откуда вы? Остмарк?[61]

— Из Австрии, — поправил он с учтивым кивком.

— Но там же одни опереточные солдатики, у которых ружья заряжены не пулями, а красными розами.

Его лицо окаменело.

— В Чехословакии нам было не до смеха и не до песен.

— Быть солдатом, как я понимаю, не ваша стихия.

— Меня призвали в армию, — улыбнулся он. — Гораздо с большим удовольствием я бы остался дома, в Вене… с розой в ружье.

Он произносил слова нараспев, как если бы обращал все сказанное в шутку. Крепче прижав ее к себе и всецело отдаваясь танцу, он принялся кружить Анну по танцплощадке и в завершение торжественно проводил до места. Церемония повторялась из раза в раз — оркестр возобновлял игру, а ее партнер — свое приглашение. Около половины двенадцатого он извинился: в полночь надлежало вернуться в казарму.

— Могу я снова вас увидеть? — спросил он. — Прошу прощения, я даже не представился. Мартин Гросали.

— Можете мне позвонить, — сказала она равнодушно, — пять-два-один-три нуля.

— Вы серьезно? — он неуверенно на нее посмотрел.

— В каком смысле?

— Такой странный номер.

— Уж не считаете ли вы, что я его выдумала? — сказала она обиженно.

Покраснев, он нагнулся, чтобы поцеловать ей руку.

— Ich küße Ihre Hand, madame,[62]— с иронией сказала Анна, убирая руку.

Солдата не отпугнул ее сарказм. Спустя два дня он позвонил Анне, и та не нашла подходящего предлога, чтобы отказать ему в свидании. Они встретились в кафе на Старом рынке, дождь лил как из ведра. Ее охватило чувство отчуждения и неловкости, как только они сели друг напротив друга без спасительной возможности забыться в танце. С бравадой школьника он взял всю ответственность за встречу на себя. Он рассказывал ей о Вене, живописуя все ее достопримечательности: дворец Шёнбрунн, рынок Нашмаркт, парк Пратер, дом, где родился Шуберт, жилище Моцарта, дом Гайдна. Он пылко и красочно воссоздавал свой родной город, прогуливаясь с ней по его улочкам, — вовсе не с целью обольщения, а дабы отстраниться от того, что неуклонно надвигалось на них всех. Анна, хотя и считавшая себя непричастной к происходящему в мире, тоже ощущала это напряжение. В какой-то момент солдат не выдержал.