Книга Седьмой дневник - Игорь Губерман

беда ещё видней после разлуки;

от рабства, растворённого в крови,

избавятся, возможно, только внуки.

* * *

Живя среди сплошного скотства,

но сам желая жить не так,

я брал уроки благородства

у непородистых собак.

* * *

А вдруг на небе – Божий дар! —

большие горы угощения,

дают амброзию, нектар,

и чуть по жопе – в знак прощения?

* * *

Очень торопясь я вечно жил,

многое я делал впопыхах,

и жалею ныне, что спешил,

больше, чем о дури и грехах.

* * *

Глупо нам пенять на годы,

унывать и хмуриться;

изо всех даров природы

мне любезней курица.

* * *

Я не в силах это объяснить,

чувствую нутром, не понимая:

как только слова натянут нить —

музыка является немая.

* * *

Выделывал я антраша и курбеты,

напяливал маски шута и паяца,

легко преступал через Божьи запреты,

и жалко со всем этим напрочь расстаться.

* * *

Жуткая мне снилась ситуация —

как по Божьей прихоти обидной

наша охуительная нация

стала тихоструйной и невидной.

* * *

Прямо хоть беги отселе

или пса с цепи спусти:

все евреи – Моисеи,

все хотят меня вести.

* * *

Примкнуть и слиться, жить похоже,

подобно всем на белом свете…

Но вдруг такие встретишь рожи,

что усыхают мысли эти.

* * *

Хоть я и тёмен, и мудила,

однако всё же тем не менее,

о чём бы речь ни заходила —

имею собственное мнение.

* * *

Конечно же, слава – огонь, а не дым,

на дым не летят мотыльки.

Жаль тех, кто в огонь залетел молодым —

помельче от них угольки.

* * *

В иное судьбы измерение

вот-вот попадут наши дети.

Глухое ползёт озверение

по этой безумной планете.

* * *

В России жалко мне подростков —

они отзывчивы на слово,

и заморочки отморозков

их душам – дудка крысолова.

* * *

Кончается прекрасное кино,

прошла свой путь уставшая пехота…

И мне уже за семьдесят давно,

а врать ещё по-прежнему охота.

* * *

Бутылок ловкий открыватель,

с их содержимым я борюсь,

а в жизни – тихий обыватель

и всех начальников боюсь.

* * *

С равной смесью лености и пыла

то читал, то пил, то пел бы песни я;

если бы писать не надо было,

то писатель – чудная профессия.

* * *

Для подвигов уже гожусь едва ли,

но в жизни я ещё ориентируюсь.

Когда меня в тюрьме мариновали,

не думал я, что так законсервируюсь.

* * *

Сеять разумное, доброе, вечное,

чувствуя радость успеха заранее —

дело по сути своей бесконечное,

как и любое пустое старание.

* * *

О, я готов ползти ползком,

терпеть хулу, толочься в ступе,

но заглянуть одним глазком

в тот мир, который недоступен.

* * *

Потолок моего интеллекта

очевиден по уровню книг,

и я счастлив, услышав, что некто

прямо в суть мироздания вник.

* * *

Во всех моих житейских нуждах,

при всей исчерпанности сил

я у людей чужих и чуждых

ни в чём поддержки не просил.

* * *

Стала сказкой быль большевиков

и чужой – родная сторона.

Мучит ностальгия стариков:

из-под них уехала страна.

* * *

Внутри у нас – большая пустота,

набитая спасительными мифами,

отсюда и святая простота

скольжения рассудка между рифами.

* * *

В печати российской теснятся

мыслители всяческой масти,

и Бога они не боятся

под задом незыблемой власти.

* * *

Бывал я бит, бывал унижен —

легко творили пытку гниды,

но не был я на них обижен —

на гнид не может быть обиды.

* * *

Нуждается живое существо

в неспешном захмелённом разговоре.

Без выпивки – какое торжество?

От выпивки слабее душит горе.

* * *

Одним заболеванием стервозным

я смолоду загадочно страдаю:

задумавшись о чём-нибудь серьёзном,

я в сон незамедлительно впадаю.

* * *

Вдруг мысли потянулись вереницей,

хотел я занести их на скрижали,

перо уже скользило по странице,

но дуры эти дальше побежали.

* * *

Уходит молча – всем поклон

и просьба не рыдать —

как из Москвы – Наполеон,

из жизни – благодать.

* * *

Сегодня приключился странный день,

как будто он подбадривал меня,

и будущих удач ложилась тень

на мизер протекающего дня.

* * *

Я себе добыл покой и волю,

я живу в любви и всепрощении,

и весьма обязан алкоголю

за поддержку в этом ощущении.

* * *

На мир посмотреть если здраво —

холодным покроешься потом,

и мир осуждать – наше право,

оно по душе идиотам.

* * *

Тоска тревожна и густа —

невнятная и ниоткуда,

и хочется поверить в чудо

слов из горящего куста.

* * *

Я понять пытаюсь безуспешно,

для какой загадочной нужды

время сортирует нас неспешно

и сорта различны до вражды.

* * *

До чего же, однако, мы дожили

на житейской подвижной лесенке: