Книга Черный мел - Кристофер Дж. Эйтс

Средний шагнул к Марку. В его позе не чувствовалось никакой угрозы. Он положил руку Марку на плечо, покосился на дверь и заговорил, понизив голос, как будто боялся подслушивания:

— Прошу тебя, Марк, не надо. Ну, пожалуйста!

И все вдруг затихли, окутанные мягкостью и убедительностью последнего слова.

Джек и Чад держали Марка уже не так крепко. Он обмяк, смутился и пришел в замешательство.

Чад открыл дверь. Трое вышли. Дверь закрылась.

XXXIX.Я вне себя от радости.

Оказывается, все было на самом деле! Я говорю это не только для того, чтобы угодить моей гостье.

Да, да, да. Я согласен со всеми правилами, инструкциями, схемами…

Имею в виду и это тоже, целиком и полностью. Но моя радость от записки гостьи очень скоро перешла в леденящий страх. Дело в том, что я не помню ни бильярдного стола, ни того, как меня выкидывали из бара. Я не помню, как в пьяном виде признавался в любви. И поэтому понятия не имею, чье имя я выкликал вслух. Но если я сейчас признаюсь в этом моей гостье, если признаюсь, что я во второй раз забыл ее…

Да, ни одно имя не кажется более уместным, чем второе. Эмилия, Дэ.

Дэ, Эмилия.

Я любил их обеих. Если бы жизнь сложилась по-другому… Поэтому сейчас я должен внести в свое повествование нечто важное, сейчас расскажу. Отныне абзацы, набранные курсивом, предназначены исключительно для ваших глаз. Для вас и только для вас, мои читатели. Отныне мой рассказ существует в двух вариантах… Нет, я не собираюсь изменять историю. Оба варианта — один и тот же файл, скопированный два раза. Основа идентична, но в одном варианте появляются вставки курсивом, их моя гостья видеть не должна.

Вариант с закурсивленными вставками я спрячу, зарою, как пираты зарывали клад. Уберу его в какую-нибудь подпапку, как самую маленькую матрешку… в совершенно постороннюю папку, например, «Утилиты», «Диалоги», «Куки-файлы», «Мнемоники и предпочтения». Я нарочно создал тупики и ложные следы, вроде неправильных поворотов в лабиринте. В некоторых тупиках я оставил более старые варианты своей истории или статьи, написанные для газеты много лет назад. Моя гостья никак не сумеет добраться до спрятанного сокровища — варианта со вставками.

Хочу быть с вами честным, мои воображаемые читатели. Хочу быть честным со всем миром. Но моя гостья надеется, что я начну называть ее по имени, отсюда и мой страх. Я боюсь снова потерять ее. Не хочу потерять ее навсегда.

Я брожу по квартире в состоянии крайнего беспокойства. Эмилия или Дэ? Дэ или Эмилия? Валяюсь на кровати, сижу за столом, стою перед окном. Ничего не приходит в голову. Тогда надеваю кроссовки.

Я бесцельно бреду куда-то, мысли в голове путаются. Пытаюсь вспомнить какие-то приметы, по которым я сумел бы ее опознать. Эмилия или Дэ? Дэ или Эмилия? Моя система меня подвела. Или, может, я подвел свою систему? Долго стою в аптеке и смотрю на полки с сигаретами. Захожу в винный магазин и перебираю бутылки виски. А потом я замираю перед витриной магазина женской одежды и разглядываю одетые манекены. В голову ничего не приходит.

Вечером я неожиданно для себя оказываюсь в парке. Тогда-то все и начинается.

Кто-то окликает: «Эй! Эй, ты!» Голос все ближе. Поднимаю голову и вижу какого-то молодого человека, он злобно смотрит на меня и быстрым шагом движется навстречу. Подходит ко мне, толкает в плечо и орет: «Эй, придурок, гони двадцатку! Ты мне двадцать баксов должен!» Я смотрю на плечо, а потом перевожу взгляд на молодого человека и говорю: «Да я вас знать не знаю». Он снова толкает меня в плечо, посильнее: «Не прикидывайся, козел! Гони двадцатку». Я пытаюсь толкнуть его в ответ. «Пошел отсюда», — говорю я. Но последнее слово проглочено, острая боль пронзает левую половину моего лица. Спотыкаюсь, иду вперед, кто-то хватает меня за лодыжку, и я падаю, ударяюсь о землю головой с глухим стуком. Я перекатываюсь на спину, тот самый молодой человек наклоняется за мной, хватает меня за грудки. «Гони двадцатку», — требует он. Лицо его кажется черным на фоне ярко-голубого неба. Голова раскалывается от боли. И вдруг, совершенно неожиданно, я вспоминаю все. И радостно, по-детски смеюсь. «Да, — говорю я, — да. В самом деле я должен тебе двадцать баксов». — «Ну и где они?» — «Дай мне встать», — говорю я. Молодой человек не выпускает меня, мы оба встаем на ноги. Я лезу в задний карман за двадцатидолларовым банкнотом, отдаю его с радостным смехом. «Держи свою двадцатку, — говорю я. — Кстати, спасибо тебе». Молодой человек берет деньги как-то испуганно, выпускает меня и спешит отойти подальше. «Слышь, друг, похоже, у тебя не все дома», — говорит он. «Ты прав, — отвечаю я и стучу по своей голове пальцем, как иголкой швейной машины. — Ты совершенно прав». Молодой человек пятится, вертя банкнот в руке, отходит на несколько шагов, разворачивается и убегает.

Теперь я знаю. Боль помогла мне вспомнить. Вся сцена меньше чем за секунду повторяется в моей голове.

Играть на интерес глупо, говорю я. Может, поставим по двадцатке? Согласен, отвечает молодой человек. Как хочешь, приятель. Один из его друзей начинает массировать ему плечи.

Мы кладем деньги на стол. Друг молодого человека начинает распевать: давай, давай, давай! Я получаю девять шаров. Руки трясутся и не слушаются. Я проверяю счет. У меня девяносто очков. У моего противника втрое больше. Он выбил пятьсот. Пятьсот!

Через несколько секунд я стою у бильярдного стола. Зову ее и объясняюсь ей в любви.

* * *

Да, да, да! Я принимаю твои условия, Дэ! Все и вся. Я согласен — решительно и бесповоротно.

XL(i).Они остались впятером.

В середине дня в понедельник в баре не было никого, кроме них. И все же они сидели за столом, облокотившись о столешницу и сблизив головы, чтобы их не было слышно.

— Хочешь сказать, он за тобой следил?

— Нет, — ответил Джолион, — не то чтобы следил… Какая тут слежка? Он просто шел рядом, как будто мы по-прежнему друзья.

— Да ведь Марк в самом деле по-прежнему твой друг, — сказала Эмилия.

Джолион ее как будто не слышал и продолжил:

— Утром я пришел на лекцию, он сел рядом со мной.

— Марк специально рано встал, чтобы попасть на лекцию? — удивился Джек. — Значит, он точно вышел из себя.

— А ты что? — спросил Чад.

— Ничего, — ответил Джолион. — Не разговаривал с ним, но и не делал вид, будто не замечаю его. Не хочу, чтобы он подумал, будто его действия меня трогают. Он не может мне навредить.

— А после лекции? — спросила Эмилия.

— Он, как и раньше, не отставал от меня. Когда я зашел за сигаретами в магазинчик, он ждал меня снаружи, как привязанная к фонарному столбу собака. Я вышел, и все началось заново — словно мы с ним увлеченно обсуждали принцип ответственности за ущерб, независимо от тяжести последствий, или самые великие судебные решения лорда Деннинга.[12]