Книга Блуждающая звезда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Звезды на ночном небе светили так ярко, что слепили глаза. Воздух был теплым, ветер напоминал жаркое дыхание печи. На улице никого не было, даже собаки попрятались.

Я смотрела на длинные, прямые улицы-проходы, на просмоленные крыши домов, слушала, как хлопает на ветру брезент. Казалось, все умерли, исчезли… Навсегда. Не могу объяснить того, что случилось дальше: я вдруг ужасно испугалась, мне было плохо из-за тяжести в груди и пробиравшего до костей жара. Я принялась бегать по улицам лагеря и кричать: «Просыпайтесь!.. Просыпайтесь!..» Сначала из горла у меня вырывался только хриплый крик, наружу рвался вопль безумия. Этот дикий, нелепый в спящем лагере звук разбудил одну собаку, потом другую, и через пять минут все псы округи зашлись яростным лаем. А я по-прежнему носилась по проходам, поднимая босыми ногами пыль, горело лицо, жгло в груди, боль терзала каждую клеточку моего тела. Я кричала, обращаясь ко всему миру, ко всем домам, сколоченным из досок и железа, ко всем палаткам и картонным шалашам: «Просыпайтесь! Да просыпайтесь же вы!» Люди начали выходить на улицу — мужчины и женщины в накинутых на плечи, несмотря на жару, пальто. Я бегала и ясно слышала их слова. То же они говорили о Румии, когда та появилась в лагере: «Она безумна, она сошла с ума». Мои крики разбудили детей: те, что постарше, стали бегать за мной, маленькие плакали в темноте. Но я не могла остановиться и все кружила по лагерю: пробегала мимо холма, летела вниз, к колодцам, вдоль рядов колючей проволоки, которой обнесли их чужаки, и слышала, как свистят мои легкие, как стучит сердце, а лицо и грудь горят, словно их обожгло злое солнце. Я кричала, и мой голос звучал, будто чужой: «Просыпайтесь!.. Готовьтесь!»

А потом все вдруг закончилось — я выдохлась и упала на землю, прямо под колючей проволокой. Я не могла шевельнуться, не было сил вымолвить ни слова. Ко мне стали подходить люди — женщины, дети. Я слышала их шаги, звук дыхания, слова. Кто-то принес жестяную чашку, вода потекла в рот и по щеке, как кровь. Совсем близко я увидела лицо Ааммы. Позвала ее по имени и почувствовала у себя на лбу мягкую ладонь. Она шептала слова, смысла которых я не улавливала, но потом поняла — это молитвы и дженуны отступаются от меня. Я ощутила пустоту внутри себя и ужасную слабость.

Я поднялась и пошла, опираясь на руку Ааммы. Она уложила меня на циновку, и шум голосов стал затихать, только собаки все никак не могли успокоиться, под их лай я и заснула.

* * *

Утром, когда я отправилась на вершину каменного холма, появился Саади.

— Я хочу с тобой поговорить, — сказал он.

Мы пошли к могиле старого Наса. В этот ранний час здесь еще не было ребятишек из лагеря. Я заметила, что Саади изменился. Он сходил к колодцу и умыл лицо и руки в час молитвы, его ветхая одежда была чистой. Он сильно сжал мне руку. Я никогда прежде не видела, чтобы у него так блестели глаза.

— Сегодня ночью я услышал твой голос, Неджма, — сказал он. — Я не спал, когда ты начала взывать к нам. Я понял, что твоими устами говорит Всевышний. Никто тебя не услышал, а я услышал — и приготовился.

Я хотела высвободиться и уйти, но он так крепко держал меня за руку, что убежать не было никакой возможности. На пустынном холме царила тишина, лагерь был очень далеко. Блеск глаз Саади пугал, но и волновал меня.

— Я хочу, чтобы ты ушла со мной, — сказал он. — Мы переправимся на другой берег реки и доберемся до Аль-Муджиба, долины, где я родился. Ты станешь моей женой и родишь мне сыновей, если Аллах захочет.

Он говорил очень спокойно и рассудительно, с радостью во взоре. Это привлекало и пугало меня.

— Если ты согласна, мы сегодня же возьмем хлеба, немного воды и пойдем через горы. — Саади указал рукой на темневшие на востоке отроги.

Солнце выплывало на пустынную гладь небес, заставляя землю сиять новым блеском. Внизу, у подножия холма, темнел лагерь. В небо поднимался дым, у колодца собирались женщины, дети шлепали босыми ногами по пыли.

— Ответь мне, Неджма. Скажи да — и мы уйдем, сегодня же. Никто нас не удержит.

— Это невозможно, Саади. Я не могу уйти с тобой.

Его глаза потемнели. Он отпустил мою руку и сел на камень. Я устроилась рядом с ним. Мне так хотелось уйти с Саади, что я слышала, как колотится в груди сердце. Я начала говорить, чтобы заглушить этот звук. Я говорила об Аамме Хурии, о Румии и о ребенке, который должен родиться. Я рассказала об Акке, моем родном городе, куда я обязательно должна вернуться. Он слушал молча, устремив взгляд на долину, где по улицам лагеря-тюрьмы сновали крошечные, как муравьи, люди, торопясь набрать воды из колодца. Наконец сказал:

— Я думал, что правильно все понял, что ты звала меня, что ночью с тобой говорил Аллах.

Голос Саади звучал ровно, но так печально, что мне захотелось плакать, а сердце снова забилось сильнее, потому что я хотела уйти с ним. Я взяла в ладони его длинные тонкие пальцы со светлыми, на фоне темной кожи, ногтями. Я ощущала биение тока крови под кожей.

— Возможно, однажды я уйду, Саади. Но не теперь. Ты на меня злишься?

Глаза Саади просияли улыбкой.

— Так вот что повелел тебе Аллах! Значит, я тоже остаюсь.

Мы немного прошлись и оказались перед входом в убежище Саади, и я увидела, что он собрал вещи в дорогу. Еду в чистой тряпице и бутылку воды с привязанной к горлышку бечевкой.

— Когда война закончится, мы отправимся в Акку. Там много источников, и нам не придется ходить за водой.

Саади развернул тряпицу, мы сели на землю и поели хлеба. Солнце прогнало утреннюю прохладу. Внизу просыпался лагерь, на холм карабкались ребятишки. По небу с резким криком пронеслась птица. Мы дружно рассмеялись, потому что очень давно не видели птиц. Я положила голову на плечо Саади. Я слушала, как он тихим певучим голосом рассказывает о долине, где вместе с братьями пас стада на берегах подземной реки Аль-Муджиб.

* * *

Потом наступила зима, и жизнь в лагере Нур-Шамс стала трудной. Мы попали сюда почти два года назад. Грузовик с продовольствием приезжал все реже — два или даже один раз в неделю. Случалось, грузовик не приезжал вовсе. Ходили слухи о войне, люди рассказывали ужасные вещи. Будто бы в Эль-Куде сгорел Старый город, а арабские боевики забрасывали горящие покрышки в подвалы домов и магазины. Грузовик привозил беженцев — мужчин, женщин и детей с осунувшимися лицами. Это были не бедные крестьяне, как в начале, а самые богатые люди Хайфы и Яффы — торговцы, адвокаты и даже один дантист. Когда они вылезали из грузовика, их окружали оборванные дети и кричали: «Деньги! Деньги!» Они бежали за ними, дергали за одежду и клянчили подачку, пока им не кидали несколько монет. Богатые беженцы не знали, где и как им устроиться в лагере. Некоторые спали под открытым небом, свалив чемоданы у ног и прикрывшись одеялом. Грузовик привозил для них сигареты, чай, галеты «Мария». Водители продавали им все это из-под полы, а бедняки стояли в очереди за мукой, молоком «Клим» и вяленым мясом.