Книга Жак - Жорж Санд

С того дня, как я увидел вас, у меня, дошедшего до полного отчаяния, возродилось мужество жить; я приехал для того, чтобы сделать последнюю попытку, решив умереть, если она не удастся. Вечером я пришел к вам в гостиную и услышал ваш разговор с Сильвией. И тогда я познал вашу душу, она открылась мне в немногих словах; вы говорили о несчастной любви, вы говорили о смерти. Для вас немыслимо было одинокое будущее, а ваша подруга смотрела на него без страха. «О, вот кто мне сестра! — думал я, слушая вас. — Так же, как и я, она полагает, что без любви жить нельзя, лучше умереть; ее сердце — спасительное убежище, буду молить ее о спасении; у нее я найду сострадание, и если она не в силах мне помочь, то хотя бы пожалеет меня; ее жалость я приму на коленях, как манну небесную. Если Сильвия прогонит меня и я должен буду отказаться от нее, я унесу в сердце светлое воспоминание о святой дружбе и буду взывать к нему среди своих страданий». Ах, Фернанда, зачем Сильвия так непохожа на вас? Не можете ли вы смягчить ее непокорную душу, поделиться с нею кротостью и милосердием, которых так много у вас? Поведайте ей, как женщины любят, научите ее, как они прощают, а главное, скажите ей, что забвение провинностей нередко является более возвышенным, нежели само их отсутствие; и, чтобы стать действительно выше меня, ей надо меня простить. Ее злопамятство более преступно перед Богом, чем все мои грехи. Совершенство, которое она ищет, о котором мечтает, существует лишь на небесах; но дается оно в награду только тем, кто был милосерден на земле.

Нынче вечером я буду бродить вокруг вашего дома. Луна встает лишь в десять часов; если вы достигнете некоторых успехов, подойдите к окну и спойте несколько слов по-итальянски; если запоете по-французски, стало быть, ничего доброго не можете мне сказать. Но тогда тем более мне необходимо будет поговорить с вами, Фернанда. Приходите на условленное место в одиннадцать часов. Сжальтесь над своим другом, своим братом!

Октав.

XLIV

От Фернанды — Октаву

Вчера я уже сказала вам, как мало я преуспела. Сегодня у меня еще меньше надежды. Однако не надо падать духом, Октав: будьте уверены, что я не брошу вас. Погода ужасная, и я не очень надеюсь встретиться с вами сегодня, а посему решила написать вам и отдать письмо Розетте. Она положит мое послание под камень около вяза.

Я попыталась поговорить с Сильвией о вас, но натолкнулась на трудности, на которые и не рассчитывала: при своем крутом и замкнутом нраве она воспротивилась моему дружескому выпытыванию. Напрасно я приступала к ней с ласковыми и вместе с тем деликатными расспросами — я даже не могла добиться от этой скрытницы признания, что она когда-то любила. Вот видите. Октав, близкие обращаются со мной как с четырехлетней девочкой; мой муж и Сильвия воображают, что я не в состоянии понять их чувства и мысли. Оба они замкнулись в своем мирке, считают, что он доступен только им одним, и безжалостно запирают передо мною вход в него; я живу в одиночестве меж двух гордецов, которые меня обожают, но не умеют это выразить. Вчера я сказала вам, что не могу назвать себя счастливой; быть может, я нехорошо поступила, сделав подобное признание, но вы так настойчиво спрашивали, так ласково укоряли меня за скрытность, и мне казалось, что я нанесу оскорбление вашей дружбе, если в ответ на нее откажу вам в доверии. Вы поведали мне о своих страданиях; вчера я была так взволнована, что вряд ли сумела понятно передать мои собственные мучения. Но вам, Октав, легко их вообразить себе — ведь Это те же страдания, какие изведали вы сами, и тот, кто три года переносит такую жизнь, как ваша, конечно, поймет и то, что я выстрадала за год. Вы по праву называете меня своей сестрой. Мы с вами братья по несчастью, у каждого из нас судьба смешала в одной чаше слезы и желчь; мы оба обижены и не поняты. Жак — родной брат Сильвии, не сомневайтесь: у него тот же характер, та же гордость, то же непреклонное молчание. У меня масса недостатков, иных, чем те, в которых вы себя обвиняете, — часто у нас с мужем происходят столкновения, мы терзаем друг друга без видимой причины: одного слова, вопроса, взгляда бывает достаточно, чтобы мы грустили целый день; меж тем Жак — сущий ангел, и, судя по тому, что вы говорили мне о Сильвии, ей, как видно, далеко до его мягкости и доброты в минуты прощения. Но если характер у Жака и лучше, в сущности сердце у них одинаковое; лишь потому, что мы разного пола и положение у нас не одно и то же, они обращаются с нами по-раз-ному. Жак не может издеваться надо мной и прогонять меня, как это делает с вами Сильвия, но в душе он с каждым днем все дальше отходит от меня и про себя думает то, что Сильвия бросает вам всегда: «Мы не созданы друг для друга!».

Ужасные слова, быть может — неумолимый приговор! Ах, что мы сделали? Чем заслужили его? Для меня непостижимо, как можно не любить того, кто любит тебя; для этого достаточно одного основания: он любит. Разве это не наилучшее основание? Разве это не заслуга, за которую ему следует все простить? Разве не заключают в себе полное искупление всякой вины слова: «Я люблю тебя!». Жак часто мне говорил их, и с каким восторгом я их ловила! Случалось, я целыми днями думала о том, что он очень жесток и очень виноват передо мной, но стоило ему подойти ко мне с этими сладостными и святыми словами, я не просила у него иных оправданий: они стирали в моих глазах все его провинности и все зло, причиненное им. Почему в моих устах эти слова не имеют такой же ценности? Ах, Октав, эти двое думают, что они умеют любить!

Ну что, ж! Наберемся мужества и будем любить их печальной и терпеливой любовью; быть может, они станут справедливы, видя наше смирение; быть может, они пожалеют нас, видя, как мы страдаем. Дадим же друг ДРУГУ руку и пойдем вместе по юдоли слез. Если моя дружба вам в помощь и утешение, знайте, что и ваша дружба мне тоже дорога. Как жаль, что я не могу дать вам счастья! Да и как бы мне дать его? Разве дашь то, чего у тебя нет?

Надо решиться поговорить с Жаком; но чем дальше, тем меньше я льщу себя надеждой, что просьба, переданная моими устами, принята будет хорошо. Последние два-три дня он непостижимо холоден со мной, совсем меня не замечает. А Сильвия необычайно внимательна, предупредительна, осыпает меня ласками; но когда я пытаюсь поговорить с ней о чем-либо ином, кроме ботаники или музыкальных партитур, я наталкиваюсь на искусные преграды — Сильвия стремится избежать моего попечения. Она точно Жак: добрая, привязчивая, преданная — и, как он, недоверчивая, непонятная. Попробуйте написать или ей, или моему мужу, я передам письмо: скажу, что видела вас, и буду тогда иметь право поговорить с ними и взять вас под свою защиту. Но если вы до сих пор не позволяете мне сказать, что вы здесь, чего же я, по-вашему, могу добиться от людей, которые делают вид, будто они не знают даже имени вашего? Если вы последуете моему совету и напишете письмо, мне придется скрыть от Жака нашу с вами дружбу и сказать, что вы меня встретили в парке, подошли ко мне в тот самый день, когда я заведу о вас речь. Это будет первая ложь в моей жизни, но, мне думается, она необходима. Если у нас будет такой вид, что мы слишком уж хорошо сговорились, чтобы победить их гордость, они и сами сговорятся и станут держаться настороже; они поведут между собой разговор о нас обоих, и если им случится в день самого мрачного их философствования провести параллель между нами, мы с вами погибли! Тот из нас, кто еще не совсем низвергнут в бездну, упадет в нее вместе с другим.