Книга Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Был послан и с жадностью выпит бульон. Сверху попросили настоя мяты. Эллен Марсвин самолично отправилась в сад, где росли травы, и наклонилась, чтобы сорвать несколько стебельков мяты. Она восхищалась тем, как растет мята, заявляя права на почву, которая некогда взращивала полынь и тимьян, сметая с пути другие растения и появляясь из земли на таком большом расстоянии от своих корней, словно намеревается завоевать весь сад. Эллен Марсвин пришло на ум одно сравнение, которое ей очень понравилось, и она прошептала про себя: «Вибеке — это мой сокровенный корень мяты».

Спустя неделю после приезда Вибеке, когда ее лицо вновь обрело естественный цвет и ей показали леса и луга Боллера, прибыли две белошвейки, чтобы снять с нее мерку для новой одежды.

Белошвейки получили особые инструкции Эллен Марсвин, о которых поклялись не рассказывать Вибеке. Они привезли с собой по штуке шелка и бархата, клубки шнуров, картонки с кружевами, коробки с жемчужными пуговицами и суетливо кружились вокруг Вибеке со своими сантиметрами, пока та ласкала все эти предметы руками, которые никогда не были тонкими и белыми, но, напротив, грубыми и красными, словно их обладательница всю жизнь провела в молочницах. Пока белошвейки снимали мерки, Вибеке предавалась мечтам. В ней затеплилась надежда на чудесное будущее.

Было заказано пять платьев.

К ним понадобилось пришить столько шнуров, лент и маленьких жемчужин, столько раз отутюжить кружева и плоеные воротники, что готовы они были только через три недели.

Как раз пришло время закатывать ягоды в банки. Из имения Тилсенов каждый день прибывали телеги с земляникой и первым крыжовником. На кухне в Бодлере воздух от мытья банок и бутылей наполнился паром, который вбирал в себя запах ягод. Для Вибеке спуститься вниз значило сойти в знойный, пропитанный ароматами рай, где одно лишь дыхание могло ублажить (но и подвергнуть искушению) ее желудок.

Она предложила помочь разобрать и вымыть землянику, однако столь многим ягодам позволила на волнах пара подплыть к своим губам и упасть в рот, что количество заполненных бутылей разошлось с предварительными расчетами Эллен Марсвин в сторону уменьшения.

«Как странно, — заметила Эллен. — Обычно я не ошибаюсь в подсчетах».

Когда белошвейки вернулись с пятью новыми платьями и, чтобы их надеть, Вибеке разделась до нижних юбок, Эллен Марсвин внимательно ее осмотрела.

Платья были великолепны. Натягивая на плечи первое и чувствуя, как дорогой шелк ласкает ей руки, Вибеке снова воспарила на крыльях мечты. Она видела себя во главе роскошного праздничного стола. Но куда более замечательным, чем подносимые блюда из фазанов, перепелок, куропаток, говядины и дикого кабана, было почтение, которое выказывали ей гости, их улыбки, энергичные кивки и одобрительный смех.

Но, увы, возникло неожиданное затруднение!

Вибеке чувствовала, что белошвейки сжимают, почти сдавливают ее тело, чтобы втиснуть его в это красивое платье. Они тянули и сражались. Эллен Марсвин наблюдала за их усилиями, но лицо ее выражало лишь легкую досаду. Мечты Вибеке расползлись по швам, осталась одна реальность — слишком узкое платье и собственное лицо в зеркале, беспомощное и глупое, как у цесарки.

— Я не понимаю. Фру Марсвин, — сказала она задыхающимся голосом, — мерки с меня сняли, а платье не подходит.

— Да, не подходит. Я вижу. Какой стыд, — сказала Эллен. Затем она повернулась к белошвейкам: — Вы правильно сняли мерки с Фрейкен Крузе?

Они в унисон кивнули.

— Да, Мадам. Мы были очень внимательны.

— Вы не могли ошибиться в расчетах, когда шили платье?

— Нет, Фру Марсвин. Материал очень дорогой, и мы просто не могли ошибиться.

Эллен Марсвин вздохнула и сказала:

— Ладно, возможно, остальные подойдут. Примерьте другие, Вибеке.

Расстегнули крючки, распустили шнуры, и Вибеке почувствовала, как платье спадает с нее. Она смотрела, как белошвейки откладывают его и берут другое — бесподобное произведение из синего бархата с золотым бисером и шелковыми бантами. Лишь только Вибеке прикоснулась ко второму платью, как в ней с прежней силой пробудилось страстное желание вернуться на воображаемый банкет, где она уже побывала почетной гостьей. Но этому не суждено было случиться. Несмотря на все усилия белошвеек, плоть Вибеке не вмещалась в прекрасный наряд, и она видела, как и это чудо уплывает из ее рук.

Когда были примерены все пять платьев и ни одно не подошло, Эллен Марсвин села и закрыла лицо руками.

— Поистине, — сказала она, — это страшное разочарование, Вибеке. Цена этих платьев слишком велика, и я не могу заказать их заново. К счастью, вы привезли собственный гардероб, и он может вам послужить…

— Ах, нет! — воскликнула Вибеке. — Должно быть, после приезда в Боллер я позволила себе прибавить в весе. Если бы только платья можно было отложить для меня, то я пообещаю меньше есть, признаю за собой эту слабость. Умоляю вас, Фру Марсвин, не отсылайте их! Пусть белошвейки через месяц вернутся, и, клянусь, тогда все будет в порядке.

— Ах, — сказала Эллен, — но ведь теперь лето, Вибеке, то есть время, когда в Боллере такое изобилие еды, когда сливки самые густые, когда баранина самая вкусная и нежная…

— Я знаю, — сказала Вибеке, почти рыдая (хотя при упоминании «нежной баранины» она ощутила острый приступ голода). — Знаю, Фру Марсвин, но, клянусь вам, я придумаю какой-нибудь режим и буду строго его соблюдать, только бы эти платья были моими…

Эллен покачала головой и с грустью посмотрела на Вибеке, словно говоря: ты этого не сделаешь, не устоишь перед искушением и проиграешь, но потом вдруг повернулась к белошвейкам, чьи лица были сама серьезность и огорчение, и сказала:

— Подержите эти платья для Фрейкен Крузе шесть недель. Если ее размеры станут уменьшаться, я пошлю за вами, если же нет, отошлите их в Росенборг для одной из женщин моей дочери.

Из горла Вибеке вырвался некий звук. Впоследствии Эллен Марсвин будет сравнивать этот страдальческий хрип с криком болотной выпи, которая после засухи 1589 года встречается в Ютландии крайне редко. «Когда бы я ни услышала крик болотной выпи, — будет говорить она, — мне вспоминается корень мяты и его коварство».

Благовещение

Пришел июль, месяц, когда Король Кристиан ожидает увидеть первые слитки серебра, привезенные в Копенгаген из Нумедалских копей.

Перед его мысленным взором такое несметное количество серебра, что хватит на уплату всех долгов, дает надежную отдушину его мятущейся душе. Когда память о поражении Дании в Религиозных войнах{75} мучит его бессильной яростью и раскаянием, он обращается мыслями к долине Исфосса и миллионам и миллионам далеров, плененных в скале. Эти далеры (которые ему видятся уже не глыбами руды, а заново отчеканенными монетами) он наделяет сознанием и волей. Они жаждут оказаться в его казне, жаждут служить ему. Бесчисленные ночи взывает он ко сну из этого убежища, надежно охраняемого мечтаниями о деньгах, и сон почти сразу приходит.