Книга Княгиня - Петер Пранге

Лоренцо уже переходил пьяцца Колледжо Романо, как вдруг раздумья его были прерваны возмущенными криками. И тут же в неверном свете ущербной луны Лоренцо заметил группу охваченных злобой мужчин с палками в руках, устремлявшихся из боковой улочки прямиком к статуе папы Урбана — творению самого Лоренцо. Это был даже не совсем памятник, а просто глиняная копия изображения Урбана для склепа, выставленная перед зданием Коллегии. Без долгих раздумий Лоренцо выхватил шпагу и направился прямо к разъяренной своре.

— Ба! Кого вы видим? Кавальере Бернини собственной персоной! Ну что же вы? Живо тащите сюда свое долото — вас ждут новые заказы! Новые бюсты!

Этого горлопана Лоренцо узнал не сразу. Вокруг него, будто волки вокруг вожака, сгрудились остальные. То был монсеньор Чезарини, секретарь конгрегации по делам архитектуры, запомнившийся ему своими нагловатыми манерами.

— Что означает ваша вылазка, монсеньор?

— Вообще-то сейчас ему уместнее заняться не бюстами, а спасителем в приделе Святого Петра, — продолжал издевки Чезарини. — Рядышком со своим разбойником Урбаном, как и подобает! Давайте, ребята, — скомандовал он своим приятелям, — кончайте с ним!

И не успел Лоренцо сообразить, что к чему, Чезарини поднял железный прут. Бернини инстинктивно пригнулся, однако удар предназначался не ему, а скульптурному изображению папы. С обнаженной шпагой Лоренцо бросился между Чезарини и статуей, будто на карту была поставлена жизнь самого понтифика. Не обращая внимания на остальных бандитов, тоже занесших дубины, Лоренцо с криком бросился на вожака, обеими руками ухватил его оружие, и, прежде чем Чезарини успел опомниться, выбитый у него из рук железный прут со звоном покатился по брусчатке мостовой. Чезарини нагнулся за ним, но в то же мгновение нога Бернини прижала его руку, а острие шпаги ткнулось в шею.

— Посмей только тронуть скульптуру, — прошипел он, — и ты, считай, покойник!

— Пощадите, кавальере! Помилуйте меня! Именем Господа заклинаю вас!

С расширившимися от ужаса глазами Чезарини смотрел на него. Лоренцо видел, как судорожно дергается его кадык. Не выпуская противника из виду, Бернини искоса огляделся. Убедившись, что остальные злоумышленники опускают оружие и начинают пятиться, он понял, что опасность миновала. Кавальере наградил Чезарини смачным плевком в физиономию.

— Убирайся отсюда! — рявкнул он и поддал ему пинка под зад.

Монсеньор шлепнулся на мостовую и, будто запуганный бездомный пес, на четвереньках пополз к своим дружкам.

Лоренцо, дождавшись, пока банда исчезнет в переулке, из которого вынырнула, убрал шпагу в ножны. Повернувшись и глядя на глиняное лицо папы, Лоренцо вновь услышал голос Чезарини, словно голос призрака, доносившийся из окутавшего площадь мрака:

— Ха-ха-ха! Давай, спасай свою статуэтку, кавальере Бернини! Пусть Урбан тащит ее с собой в преисподнюю. Час назад дьявол забрал его душу. Ха-ха-ха!

Не успело смолкнуть эхо выкрика Чезарини, как Бернини сообразил, что произошло. Папа Урбан скончался. Его покровитель, человек, вложивший ему в руки долото, проявлявший о нем заботу, покинул этот мир.

Холодные щупальца ужаса сковали грудь Бернини, а затем и все тело; рука, только что крепко удерживавшая шпагу, вдруг затряслась, когда он невольно протянул ее к статуе.

— Отец, — прошептал он, и горячие слезы потекли по его лицу, — зачем ты покинул меня?

Обняв холодный и шершавый торс папы, Бернини гладил его, будто пытаясь вдохнуть жизнь в бездушный и мертвый материал, как делал это своим искусством; он целовал лицо Урбана, его чело, щеки.

И тут произошло необычайное: сквозь пелену слез Лоренцо вдруг увидел, что черты лица святого отца изменились, глаза сузились, рот искривился в сардонической усмешке, и в одно мгновение скульптор заметил в хорошо знакомых ему чертах, не раз воплощаемых им в бронзе и камне, не всегдашнюю благосклонную суровость, а подлую, злобную, гнусную ухмылку. Бернини почудилось, что все заботы и хлопоты папы о нем были всего лишь сплошной чередой обмана, будто папа только теперь, в свой смертный час, показал ему свое истинное лицо, продолжая насмехаться над ним уже из потустороннего мира. Постепенно охвативший Лоренцо страх сменялся холодной бешеной яростью.

— Ты что же надумал? Бросить меня в беде! Подонок! Как мог ты так поступить?

Вне себя от гнева, он схватил брошенный Чезарини железный прут.

— Так ты надумал умереть? Вот тебе за это! — вопя, ударил он изо всех сил по статуе. — Подыхай! Подыхай! Подыхай!

Лоренцо продолжал сокрушать своим импровизированным оружием скульптуру до тех пор, пока статуя понтифика не превратилась в груду черепков, пока не сбил себе в кровь руки и, обессиленный, не опустился на землю подле своего сокрушенного детища. И зарыдал, содрогаясь всем телом, как ребенок.

9

В палаццо Памфили царило нервозное оживление. И четверти часа не проходило, чтобы не раздавался стук бронзового молотка на двери. С утра и до самого вечера слуги выкрикивали имена прибывавших сюда представителей высшей римской знати: кардиналов и епископов, прелатов и аббатов, банкиров и чужеземных посланников. Все жаждали засвидетельствовать свое почтение донне Олимпии, с необыкновенной учтивостью принимавшей визитеров. Кое-кто из них удостаивался бесед в гостиной донны Олимпии, затягивавшихся иногда не на один час, после которых визитеры выходили, погруженные в многозначительное безмолвие, либо возбужденно перешептываясь. Дело в том, что семидесятилетний кардинал Памфили считался одним из наиболее вероятных претендентов на папский сан, и хозяйка этого дома предпринимала все для обеспечения его избрания папой.

Папа Урбан скончался 29 июля 1644 года. Десять дней спустя был созван конклав для завершения интерима. Кларисса вошла в вестибюль палаццо как раз в тот момент, когда донна Олимпия провожала своего деверя на закрытое заседание конклава в Сикстинской капелле для избрания преемника Урбана.

— Ступайте с Богом! — напутствовала его Олимпия. — Да свершится воля Господа, и я смогу поздравить вас с папской тиарой. Я не хочу более видеть вас кардиналом.

— Если бы все зависело только от меня, — ответил Памфили, сжав ее руки в своих, — то я без колебаний назначил бы папой вас!

Было видно, что прощание с ней стоит Памфили усилий. Однако донна Олимпия сама открыла двери и сама препроводила его на улицу. Вернувшись в вестибюль, донна Олимпия, явно не ожидавшая увидеть Клариссу, смутилась, хотя тут же овладела собой.

— Помолимся за то, — сказала она, — чтобы решение конклава оказалось верным!

— Я так надеюсь, что будет избран кардинал Памфили. Тогда твоя семья станет первой в городе.

— Речь не идет о благах семьи Памфили, — назидательно произнесла в ответ Олимпия, — а о благе всего христианского мира.

— Но подумай о своем сыне! Какие перспективы откроются для Камильо, если на папский престол взойдет его дядя!