Книга Последняя любовь - Исаак Башевис Зингер

Но вдруг, неизвестно почему, отношение ко мне Морриса Шапиро изменилось и стало более почтительным. Я решил, что это свидетельствует о росте моих писательских акций. Время от времени он говорил что-нибудь комплиментарное о каком-нибудь моем сочинении. Предлагал мне стакан чаю или печенье. Раньше он никогда не приглашал меня сесть, когда я входил к нему в кабинет. Теперь указывал на стул. Мне это льстило, но не то чтобы очень. У меня не было никакого желания вступать с ним в долгие разговоры и выслушивать его соображения по разным поводам. Без недовольных взглядов и язвительных замечаний Моррис Шапиро как-то потускнел. Раньше он всегда резко критиковал все упоминания о сексе в моих рассказах, теперь вдруг стал отмечать, как они верны. Было видно, что он в корне пересмотрел свою точку зрения на мое творчество. Но почему? Может, быть, он где-нибудь прочитал обо мне положительный отзыв? Или какой-нибудь маститый писатель похвалил меня в его присутствии? Гадать не имело смысла. Я давно уже понял, что не стоит искать последовательности в человеческих действиях. Мало-помалу дошло до того, что время, которое он был намерен уделить мне, стало сильно превышать то время, которое я был расположен уделить ему. Мне частенько приходилось прерывать его и извиняться. Он обычно хмурился и говорил: «Куда вы спешите? Ваши писателишки подождут».

Однажды Моррис Шапиро пригласил меня на ужин к себе домой. Я был очень удивлен. У меня не было ни малейшей охоты проводить вечер в его обществе. Но отказаться я тоже не мог. Я был уверен, что застану у него компанию наборщиков, полиграфистов, переплетчиков и толстых женщин. Нужно было запастись терпением. В тот вечер я особенно тщательно побрился, надел парадный костюм и купил цветы. Затем я взял дрожки до его дома. Конечно, это было тяжелое испытание, но я надеялся извлечь какую-нибудь пользу для своего журнала, хотя прекрасно понимал, что бесплатно он все равно ничего печатать не станет. Я поднялся по мраморной лестнице и нажал кнопку звонка, расположенную справа от резной двери с сиявшей на ней медной табличкой, на которой было выбито имя хозяина. Вскоре раздались шаги. Я ожидал услышать гудение гостей и увидеть на вешалке в прихожей множество пальто и шляп. Между тем в квартире было тихо. Дверь открыла женщина средних лет, маленькая и стройная, как девочка. Ее каштановые с проседью волосы были собраны в узел, а не подстрижены по тогдашней моде. Платье тоже было несколько длиннее, чем принято. Темные глаза излучали материнскую доброту. У нее были узкие губы, тонкий нос и свежий молодой подбородок. Она тепло улыбнулась.

— Господин Грейдингер, давайте ваше пальто. Муж немного запаздывает. Он просил передать вам свои извинения. Что-то случилось со станком.

— Ничего, ничего.

— Пожалуйста, проходите.

Она провела меня в гостиную, типичную гостиную людей среднего достатка: оттоманка, стулья в чехлах с бахромой, фортепиано, потертый восточный ковер, литографии на стенах. В доме пахло нафталином и былой роскошью. На низком столике стояла бутылка ликера и стеклянная вазочка с печеньем. Женщина налила ликер мне, потом себе и объявила:

— Я должна вам сказать, что мой муж — большой ваш поклонник. Он о вас часто говорит и очень хвалит. Я раньше редко читала на идише, в основном по-польски и по-русски. Но как-то он принес мне ваш журнал, и теперь я ваша постоянная читательница.

— Это для меня приятная неожиданность, — сказал я. — Господин Шапиро имел обыкновение отзываться о моих произведениях весьма критически.

— Да, ему не нравились ваши слишком откровенные описания — как бы это сказать? — интимной стороны жизни. Но времена меняются. По сравнению с модернистами вы еще очень даже сдержанны. Да и вообще нельзя отрицать, что эти вещи действительно имеют большое значение, не говоря уже о том, что ни у кого нет права указывать писателю, как писать. Главное, чтобы было интересно и…

Женщина говорила медленно и задумчиво. Выяснилось, что ее отец — один из влиятельных людей в Варшаве. Анна — так ее звали — училась в закрытой школе для «паненок». У нее был сын от Морриса Шапиро. Но он умер несколько лет назад во время эпидемии гриппа. Госпожа Шапиро указала на портрет мальчика в гимназической форме. Ее глаза увлажнились, а подбородок дрогнул. Она сказала:

— Потерянного не воротишь, — и сделала глоток ликера.

Я с трудом мог представить ее в качестве жены Морриса Шапиро, впрочем, в молодости он, наверное, был красивым мужчиной. Он знал иврит, русский, принимал однажды участие в съезде сионистов. Я был рад, что мы одни. Ликер был сладким и крепким, печенье таяло во рту. Хозяйка говорила ровно и тепло, с особой доверительностью, которую женщины выказывают любимым писателям. Она сказала:

— Вы еще молоды. Сколько вам лет? Вы в самом начале пути. Но у вас уже есть мужество быть самим собой.

— А разве можно не быть самим собой? — сказал я, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Большинство людей старается походить на кого-нибудь или соответствовать чужим представлениям о том, какими они должны быть. Возьмите меня, например…

И женщина тактично намекнула, что вышла замуж не по собственному выбору, а по настоянию родителей. На самом деле ей хотелось поехать учиться за границу, а не становиться домохозяйкой. Но когда родился Гриша, она решила целиком посвятить себя его воспитанию — как физическому, так и духовному.

— А потом микроб уничтожил труд всей жизни. А что можно сделать? Только смириться и жить дальше.

— Да.

— А почему все время говорю я? Почему бы вам не рассказать что-нибудь о себе? Впрочем, многое о вас мне известно из ваших рассказов.

Чем больше она говорила, тем яснее становилось, что меня пригласили по особому, совершенно необычному поводу. Женщина ничего от меня не скрывала. Я узнал о самых интимных подробностях ее семейной жизни. Они были следующими: после смерти сына ее отношения с мужем ухудшились. Начать с того, что она сделалась фригидной и не позволяла Моррису приближаться к ней в течение двух лет. Позднее, когда она узнала, что Моррис вступил в тайную связь с женой одного из наборщиков, ее сексуальность вновь пробудилась, но к тому времени уже Моррис стал бесчувствен по отношению к ней. Они потратили кучу денег на докторов, курорты, водолечение. Ничего не помогало. К настоящему моменту положение стало настолько критическим, что, если у нее не будет половой жизни, с ней может случиться нервное расстройство. Семейный доктор посоветовал ей кого-нибудь найти, но кого? У нее нет друзей-мужчин, к кому бы она могла обратиться с подобным предложением. Друзья ее мужа — почтенные граждане, женатые уже много лет, отцы взрослых детей. Некоторые из них уже деды. Кроме того, она не может вовсе не думать о своей репутации. Еще жива ее старая мать, у нее есть дяди, тети, целый клан племянников и племянниц, Анна допила свою рюмку ликера и заявила без обиняков: если бы я согласился, она бы стала моей — не здесь, в Варшаве, а во время путешествия в Закопане, в Сопот или еще куда-нибудь. Неужели она хуже тех беспутных женщин, с которыми я — если верить моим рассказам — предаюсь пьяному разврату? Все расходы она возьмет на себя. От нее я, по крайней мере, не заражусь венерической болезнью.