Книга Рамсес II Великий. Судьба фараона - Жеральд Мессадье

Сети, Пасар, Небамон и писцы подняли головы в недоумении.

— В бедности и бесславии? — переспросил Сети.

— Мятежные номархи и землевладельцы возжелали царской власти. Надо заставить их работать на земле. Смерть приходит быстро, а унижение длится долго. Воспоминания о фаршированных перепелках будут особенно мучительны, когда им придется есть бобы и лук. И пусть единственным запахом, который они будут вдыхать до последнего своего дня, станет запах их собственного пота. И при этом они не смогут обвинить тебя в жестокости, поскольку ты проявил милосердие, подарив им жизнь.

Сети улыбнулся, потом расхохотался. Оба визиря последовали примеру государя.

— Именем Ваала! Ты еще более мстительный, чем сам Сет! — проговорил сквозь смех фараон.

В качестве ругательства Сети использовал исключительно имя бога хеттов.

Писцы прилежно записали царский приговор: виновным оставляют жизнь, но и только.

После этого Па-Рамессу позвал к себе Именемипета и приказал привести армейского писца, привезшего ему послание личного характера. Уезжая из Бухена, он поручил своим новым ставленникам на местах провести дознание по поводу деятельности Птахмоса. Ответ был таким же ясным и четким, как и слова номарха Себахепри: поведение былого соперника было безупречным. Некоторые зачинщики мятежа пытались получить у него часть добытого золота в обмен на денежное вознаграждение или высокий пост в будущем, когда они добьются цели. Но Птахмос в резкой форме отказал им и даже уведомил о случившемся охранительную службу нома. Более того, он усилил контроль за учетом намытого золотого песка и слитков.

— Его все боятся и уважают, — добавил писец.

Отчет не развеял сомнений Па-Рамессу. Бдительность Птахмоса не помешала Себахепри при каждом удобном случае запускать руку в государственные хранилища. В лучшем случае оказавшийся не у дел соперник был пустым мечтателем.

Пришло время послеобеденного отдыха. Па-Рамессу с грустью вспомнил о своих детских путешествиях по недрам огромного отцовского дворца. Тогда его обуревала жажда знаний. Теперь их ему хватало. Придет ли время, когда их будет слишком много?

* * *

Присутствие Нефертари за ужином немного удивило Именемипета. Тийи и Тиа в этот вечер принимали гостей в своих покоях. Па-Рамессу спросил у девушки, как она проводит свое свободное время.

— Те, у кого есть желание, могут брать уроки музыки и религии, — ответила она.

— И что же ты предпочитаешь?

— И то и другое, светлейший принц.

Удивление Па-Рамессу было очевидным. А она продолжала:

— Это две стороны одной науки, светлейший принц. Музыка возвышает сердце, а изучение религии обогащает ум. И то и другое возвышает ка и освобождает ее от свойственных любой ка терзаний.

Этот ответ удивил даже Именемипета.

— Что знаешь ты о терзаниях ка? — спросил Па-Рамессу.

— Боюсь, их описание утомит светлейшего принца.

— Нет. Говори!

— Чаще всего ка терзается мыслями об уходящем времени, — сказала Нефертари, не сводя глаз с лица Па-Рамессу. — Плоды зреют, потом одни становятся чьей-то пищей, другие — падают на землю. Их никто не съест, разве что птицы, скарабеи или черви.

Она ненадолго замолчала.

— Каждое живое существо — это жилище. Одиночество — жилище пустое. Почему оно пустое? Чем оно хуже других? Со временем оно превращается в гробницу.

Па-Рамессу слушал со всевозрастающим удивлением эти размышления о смерти и об одиночестве. Нефертари не только не была похожа на обычную наложницу, ему вообще не приходилось за свою жизнь встречать подобных женщин. Он вспомнил было об альмах, медленно увядавших во Дворце Женщин, но Нефертари продолжала:

— Музыка и религия учат нас быть выше беспокойств подобного рода, светлейший принц. Они учат, что ка всегда найдет свою небесную обитель, освещенную лучами Ра.

Она подняла глаза, и он прочел в ее взгляде спокойный вызов и вопрос, как если бы она сказала: «Вот так я живу. Ты удовлетворен?»

Он выдержал этот взгляд, и его собственный смягчился. Он угостил ее смоквами, маринованными в вине с добавлением розовых лепестков. Она взяла одну кончиками пальцев, попробовала и сказала:

— Они восхищают, но менее, чем присутствующий здесь светлейший принц.

Он улыбнулся, и эта веселая улыбка рассеяла серьезность, сковывавшую присутствующих. Тактичный Именемипет попросил позволения удалиться. Па-Рамессу и Нефертари остались одни.

— Если у тебя есть ко мне вопросы, я буду рад на них ответить, — сказал он.

— Светлейший принц великодушен. Вопросы похожи на пчел. Твое присутствие — цветок, распустившийся на солнце. Пчела прекратила свой поиск.

У Па-Рамессу появилось ощущение, что этот обмен любезностями и игра в намеки отдаляют их друг от друга.

— Слова похожи на одежды, — сказал он. — Чем больше мы говорим, тем больше на нас покровов. Скоро мы станем похожи на мумий и будем видеть только глаза друг друга.

Картинка позабавила Нефертари и вызвала у нее долгую улыбку.

— Я не намерен оставлять этот плод ни птицам, ни скарабеям, ни червям, — сказал он.

Она опустила глаза.

— Этот час угоден тебе?

— Он желанен, — просто ответила она.

* * *

Со дня своей инициации в мир телесной любви Па-Рамессу только брал, как крестьянин, дорвавшийся до яблок, дынь и гроздьев винограда, который, наевшись, идет заниматься другими делами. Он был удивлен: в первый раз женщина (хотя нет, женщиной Нефертари называть было пока еще рано) исследовала его тело. От груди к ступням она открывала его для себя, в то время как он ласкал руками и языком ее тело. Ее неопытность была очевидна; он знал, что боль неизбежна, но никак не мог решиться причинить ее. Однако Нефертари жестами дала понять, что согласна продолжить ритуал. Сдержанный крик — и ее тело и лицо напряглись, потом снова расслабились. Задыхаясь от острой нехватки воздуха, она украла у него дыхание. Прижавшись губами к губам любовника, она пила воздух, в котором он так нуждался. Он был глубоко внутри нее — там, где, без сомнения, зародится новая жизнь. Это было похоже на убийство, на вспашку. Он страстно, ритмично двигался в ней. И вдруг она оторвала губы от его губ, и потрясение, сопровождаемое внутренней бурей, опустошило ее. Она сжала руками плечи Па-Рамессу и секунду спустя упала на постель, оставшись недвижимой.

«Кровь смешалась с семенем», — подумал Па-Рамессу.

Он разомкнул объятия.

Они не обменялись и словом. Таким образом они сохранили свою наготу.

В сумерках, которые рассеивал рыжеватый свет масляной лампы, она коснулась лица своего любовника. Он поцеловал ее в ладошку и положил ее себе на грудь.