Книга Аня с острова Принца Эдуарда - Люси Мод Монтгомери

— Нет. — Что-то в Анином тоне заставили Мариллу внимательно взглянуть на нее, но та, очевидно, была поглощена фиалками, которые ставила в вазу. — Взгляните, ну не прелесть ли они! — продолжила Аня торопливо. — Год — это книга, правда? Весенние страницы написаны перелесками и фиалками, лето — розами, осень — красными кленовыми листьями, а зима — остролистом и вечной зеленью елей и сосен.

— Хорошо ли Гилберт сдал экзамены? — не отступала Марилла.

— Отлично. Он был первым в своей группе. Но где же близнецы и миссис Линд?

— Рейчел и Дора у мистера Харрисона. Дэви у Бултеров. Да вот, кажется, и он.

Дэви ворвался в кухню, увидел Аню, на миг замер, а затем бросился к ней с восторженным воплем.

— Аня! Как я рад тебя видеть! Слушай, я вырос на два дюйма[53]с прошлой осени. Миссис Линд сегодня мерила меня своей мерной лентой. И еще, Аня, смотри вот, переднего зуба нет. Миссис Линд привязала к нему один конец нитки, а другой — к двери, а потом закрыла дверь. Я продал его Милти Бултеру за два цента. Он собирает зубы.

— Да зачем, скажи на милость, ему зубы? — удивилась Марилла.

— Он хочет сделать себе ожерелье, чтобы играть в индейского вождя, — объяснил Дэви. — У него уже пятнадцать штук, и все, какие еще выпадут, уже обещаны ему, так что всем нам, остальным, бесполезно и начинать собирать. Бултеры, скажу я вам, люди предприимчивые.

— Ты хорошо вел себя у миссис Бултер? — спросила Марилла строго.

— Да. Но послушайте, Марилла, мне надоело быть хорошим.

— Быть плохим тебе надоело бы гораздо быстрее, — вмешалась Аня.

— Но зато было бы весело, пока я был бы плохим, разве не так? — настаивал Дэви. — А потом я мог бы раскаяться, разве нет?

— Раскаяться не значит избавиться от последствий того, что ты был плохим. Разве ты не помнишь то воскресенье в прошлом году, когда ты не пошел в воскресную школу? Ты сказал мне тогда, что быть плохим невыгодно — радости от этого мало. А что вы с Милти делали сегодня?

— Удили рыбу, гоняли кошку и искали птичьи яйца, и кричали, и слушали эхо. Там возле леса, за амбарами Бултеров, отличное эхо. Слушай, Аня, а что такое эхо? Я хочу знать.

— Эхо, Дэви, — это прекрасная нимфа, которая живет далеко в лесах и смеется над миром, пробегая между холмами.

— А какая она с виду?

— У нее темные глаза и волосы, но шея и руки белы как снег. Но ни одному смертному не дано увидеть, как она прекрасна. Она быстрее лани, и лишь этот передразнивающий нас голос — вот все, что известно нам о ней. Ты можешь услышать ее зов в вечерний час, ты можешь услышать ее смех под звездным небом, но увидеть ее ты никогда не сможешь. Она ускользает от тебя, если ты преследуешь ее, и всегда смеется над тобой где-то возле соседнего холма.

— И все это правда, Аня? Или это вранье? — потребовал ответа Дэви, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

— Дэви, — с отчаянием в голосе сказала Аня, — неужели у тебя не хватает здравого смысла, чтобы отличить сказку от лжи?

— Тогда что отвечает мне в лесу за домом Бултеров? Я хочу знать, — настаивал Дэви.

— Когда ты немного подрастешь, Дэви, я тебе все объясню.

Упоминание о возрасте, очевидно, направило мысли Дэви в другое русло, так как после минутного раздумья он с серьезным видом шепнул:

— Аня, я собираюсь жениться.

— Когда? — спросила Аня с равной серьезностью.

— Да не раньше чем вырасту, конечно.

— Ну, значит, можно вздохнуть с облегчением. А кто же избранница?

— Стелла Флетчер, она со мной в одном классе. Знаешь, Аня, она такая хорошенькая, ты таких хорошеньких еще не видала. Если я не успею вырасти и умру, ты пригляди за ней, ладно?

— Дэви, перестань болтать глупости, — строго сказала Марилла.

— Это вовсе не глупости, — обиженно возразил Дэви. — Она моя жена по обещанию, и значит, если я умру, будет моей вдовой по обещанию, разве не так? А приглядеть за ней совсем некому, кроме ее старой бабушки.

— Садись, Аня, поужинай, — сказала Марилла, — и не поощряй этого ребенка в его нелепой болтовне.

Глава 23 Пол не находит Людей со Скал

Жизнь в Авонлее в то лето протекала очень весело, хотя у Ани, несмотря на все ее каникулярные радости, часто появлялось ощущение, будто «исчезло нечто, что должно быть здесь». Она не призналась бы — даже себе, в самых сокровенных мыслях, — что виной тому было отсутствие Гилберта. Но когда ей приходилось в одиночестве возвращаться домой с молитвенных собраний или шумных встреч членов О.Д.А. и когда Диана с Фредом и другие веселые парочки медленно брели по темным, освещенным лишь светом звезд проселочным дорогам, в сердце рождались странная тоска и боль одиночества, которым она не могла найти объяснения, чтобы тем самым избавиться от них. Гилберт даже не писал ей, хотя она считала, что он все же мог бы написать. Она знала, что он пишет иногда Диане, но не могла спросить о нем, а Диана, полагая, что Аня сама переписывается с Гилбертом, не проявляла желания поделиться новостями о нем. Мать Гилберта, веселая, простодушная женщина, не обремененная излишним тактом, имела досадную привычку спрашивать Аню — всегда мучительно отчетливо и громко и всегда в присутствии толпы, — давно ли ей писал Гилберт. Бедной Ане оставалось лишь отчаянно краснеть и бормотать: «Да не так уж недавно», что воспринималось всеми, и миссис Блайт в том числе, просто как девичья уклончивость.

Если не считать этих неприятностей, Аня была довольна тем, как проходило лето. В июне в гости приезжала Присилла, а когда она уехала, на июль и август вернулись домой мистер и миссис Ирвинг, Пол и Шарлотта Четвертая.

Приют Эха снова стал сценой веселых развлечений, и эху за рекой было немало работы — подражать смеху, звеневшему целыми днями в старом саду за елями.

Милая мисс Лаванда совсем не изменилась, если не считать того, что она стала еще милее и красивее. Пол очень любил ее, и на их дружеское общение было приятно смотреть.

— Но я не называю ее просто «мама», — объяснял Пол Ане. — Понимаете, то имя принадлежит только моей собственной маме, и я не могу отдать его никому другому. Вы ведь понимаете. Но я зову ее «мама Лаванда» и люблю ее больше всех после папы. Я… я люблю ее даже чуточку больше, чем вас.

— Так и должно быть, — ответила ему Аня.

Полу исполнилось тринадцать лет, и он был очень высоким для своего возраста. Его лицо и глаза были так же красивы, как прежде, а поэтическая фантазия оставалась все той же призмой, превращающей в сказочные радуги каждый упавший на нее луч. Вдвоем с Аней они совершили немало прогулок по лесам, полям и на побережье, и никогда еще не бродили там две более родственные души.

Шарлотта Четвертая расцвела и превратилась в юную барышню. Теперь она укладывала волосы в невероятных размеров прическу в стиле «помпадур» и отказалась от голубых бантов старых добрых времен, но лицо ее было все таким же веснушчатым, нос все таким же вздернутым, а рот и улыбка все такими же широкими.