Книга Дэмономания - Джон Краули

«Мимо?»

«Да, как только мы… отправились в путь».

Она засмеялась, глядя мужу в лицо; он видел в ее взгляде отражение своего замешательства.

«Мимо, — повторила она, — мимо, глупый ты старикан. Этот гнилой сморчок торопился, как мальчишка, ворующий пирожок с подоконника, и я при всем старании не могла вставить его, куда надо, раньше, чем».

«Ты уверена?»

«Все попало в руку», — сказала она. В полумраке она протянула свою большую красную ладонь. Сильная ладонь, с плоскими, как у старого портного, кончиками пальцев, большой палец (он знал это) с замечательно гибким суставом. Она усмехнулась и сказала:

«Вдова Ладонь и дочек пять».

Кольцо на безымянном пальце, маленький проблеск золота, въевшийся в складку на коже. Изношенное за двадцать лет, оно все же не протрется до конца. «Pronubus» называется этот палец. Index, medicus, pronubus, minimum. Палец, из которого выходит вена тоненьким ручейком, но потом, утолщаясь, procedens usque ad cor, направляется прямо к сердцу.{156}

«Думаю, он даже не понял, — сказала она. — Сучок скрюченный. Такой холерик, что воспылал от одного касания».

Джон сел на край кровати.

«Надеюсь, мы все сделали правильно, — сказал он. — Надеюсь, исполнили требование».

«Мне все равно, исполнили или нет, — ответила Джейн Ди. — Пойдем, муженек, в постельку. Я тебе кое-чего покажу».

«Что там у тебя».

«Ну, пойдем же. Дай скажу на ушко. Да, и можешь рассказать мне о своих прегрешениях. Все рассказывай».

Он взглянул на нее, она сняла чепец и встряхнула волосами.

«О господи, — вздохнул Джон Ди. — Вот еще тюфячок с огоньком».

В Радноршире{157}, где он рос, это означало просто: «Вот еще хлопот не хватало», но его жену поговорка смешила. Тюфячок с огоньком: он тоже, не удержавшись, засмеялся, и она затащила его в постель. Они услышали за дверью голоса детей, запретили им входить, дети захныкали, родители позвали няню, постучав в стену (за которой находилась ее комната), чтобы разбудить ее, и поплотнее задернули полог.

В то утро (судя по позднейшим подсчетам Джона Ди) был зачат пятый из восьми их детей. Теодор, «дар Божий», родился в Тршебоне в год конца света.{158} Не иначе как в то утро состоялось зачатие, потому что сразу после Джейн Ди снова отвернулась к стене, заплакала и не отвечала на мольбы, и он был отлучен от ее лона вплоть до самого летнего солнцестояния.

Но содеянного оказалось достаточно. Когда пришел день, он настал и в стеклянном шаре: ярко-синее небо, какого Эдвард Келли никогда прежде не видал, зеленый луг, майское утро и огромный рыцарь на молочно-белом рысаке, вооруженный огненным копьем, длинным мечом и с круглым щитом, на котором кружила тысяча херувимов. Воитель, но чей? Затем пришла Мадими и удалилась вместе с этим рыцарем, разок обернувшись с улыбкой, но не попрощавшись, а ступни ее блестели от росы. Вместо нее пришла другая женщина, во всем зеленом, с обнаженной грудью; на ней пояс из чеканного золота, нетуго затянутый, поведал Келли, с золотыми подвесками до самой земли.

Она заговорила: то есть отверзла уста Келли и заговорила ими. Джон Ди запечатлел ее слова, и это была последняя его запись.

«Я — дочь Стойкости и пленяема ежечасно с юных лет, — сказала она. — Ибо знайте, аз есмь постижение, и Наука пребывает со мной, меня жаждут и домогаются с ненасытной охотой; мало кто из живущих на земле держал меня в объятиях, ибо я затенена Ободом Камня и скрыта заутренними Облаками. Ноги мои быстрее ветра, а руки нежней рассвета. Одежды мои из начала начал, а жилище мое — во мне самой. Льву неведомы мои пути, и зверям полевым меня не понять. Я лишена невинности, но остаюсь девой, я очищаю от порока и пребываю в нем».

Она подступила — великая богиня-блудница, разбуженная ими, кто же она такая; Келли, дрожа, говорил ее пронзительным, страшным и дивным голосом.

«Узрите же, — говорила она. — Я любима многими и любовница многих; сколь многие обратятся ко мне, столькие попадут на пир. Отбросьте ваших старых потаскух, сторонитесь общества других женщин, кои развращены, распутны и не так прекрасны, как я».

Словно разъятый надвое, на себя и нее, Келли старался оторвать взгляд от пламенеющего кристалла и продолжал говорить, говорить вопреки своей воле:

«Я сыграю для вас распутницу, я удобрю вас останками других мужей, я поселюсь среди вас, я буду общей для отца и сына, ибо я в расцвете юности, и силу мою не превзойти мужчине. Но не раскрывайте тайн моих женщинам, не давайте им понять мою сладость, ибо все принадлежит не всем».

Затем она изменилась: обратилась в тысячу разных Существ, записывал Джон Ди; а Келли взирал на шар, сжав побелевшими пальцами подлокотники кресла, выпучив глаза и отвалив челюсть, словно его схватили за горло.

Полосатая кошка, вязовая палочка, форель, играющая в радужных брызгах; Келли отпрянул назад. Горящие угли рассыпают искры, сизый голубь, капля крови у него на клюве, хлопанье крыльев. И еще многое, все на свете, а еще — изображения всего сущего, собак, звезд, камней, роз, больших и малых городов, дорог; дом, где он родился, мать, он сам; королева и ее рыцари, картина с изображением королевы и ее рыцарей, картина с изображением картины. Звери и птицы, тигрята барахтаются в грязи, по горному склону бродят олени, поедая яблоки; с большого белого озера поднимаются тысячи длинноногих птиц цвета зари, похожих на цапель. Она обернулась приходившим к нему маленьким духом Беном, затем сотней других духовных существ, и все их имена начинались на Б. Она стала Джоном Ди и Джоанной Келли, нагими, сжимавшими друг друга в объятиях; она стала собой, собой и своим любовником в момент совокупления, он был один, а ее много, единое небо совокуплялось с многообразной землей; он видел, как она стала началом всего, что носит имена, обширной безграничной еблей, шумом и криками, стыдом и восторгом.

Он хохотал. Хохотал, не в силах остановиться. Член его стоял, подбородок дрожал; жуткие страх и радость охватили его душу, он вскрикнул громко, словно прыгал с высоты в темную воду.

В конце дня Джон Ди перечитал Эдварду Келли все, что записал, — все, что было через Келли говорено.

«Мы станем встречаться с ней здесь каждый седьмой день в течение ста дней, — читал он. — Она выйдет к нам из камня».

«Нет, — сказал Келли. — Я больше не буду с ними говорить».

«Что?»

«Больше не буду, — повторил он. — Больше никаких сношений с ними. Иначе мне конец».

Джон Ди отложил бумагу, посмотрел на белого как смерть Келли, который лежал на кушетке, бессильно скорчась. «Твоя другая жена», — съязвила как-то Джейн в злую минуту. Жена, сын, брат.