Книга Отрубленная голова - Айрис Мердок

По-прежнему лил дождь. Так продолжалось уже несколько дней. Я вернулся к себе на Херефордсквер, стряхнул воду с пальто, повесил его и побрел в гостиную. Там пылал огонь в камине и горели все лампы. Занавеси не были задернуты, и я увидел из окна поникшие листья магнолии. Антония сидела у камина и читала. Она вскочила и бросилась ко мне. Она успела в мое отсутствие открыть мартини и поставила на столик вазочку с печеньем. Антония поцеловала меня и спросила, как я провел день. Я рассказал ей, уютно устроился на софе и принялся потягивать мартини. Теперь я все время чувствовал себя страшно усталым, словно выжил ценой невероятных усилий. Я рассеянно листал последний том «Золотой ветви».[15]

— Ты что, и пьешь, и читаешь? — резко обратилась ко мне Антония. — Я просидела весь день одна, если не считать утреннего визита Роузмери, от которого мне ничуть не легче.

— Прости, — отозвался я и отложил книгу в сторону.

— И почему тебя так заинтересовала мифология? Раньше ты ею не увлекался. Ты даже не заглянул в книгу о войне на Тихом океане, которую я тебе подарила.

— Извини, дорогая, — повторил я. — Я потом ее прочту. — Я закрыл глаза.

— И не думай заснуть, — предупредила меня Антония. — Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— К твоим услугам, — сонно пробурчал я. — О каком именно?

— Не зайдешь ли ты к Андерсону по моим делам?

От этого я сразу проснулся.

— Зачем? — спросил я. — С какой стати? И почему ты сама не можешь?

— Я не хотела бы там появляться, — пояснила Антония. — Одному богу известно, как я теперь отношусь к Андерсону. Иногда я думаю, что ненавижу его. Но мне совершенно ясно, что между нами все кончено.

— Тогда для чего я должен с ним встретиться? — удивился я. Однако мое сердце забилось от возбуждения.

— Просто чтобы поставить последнюю точку, — ответила Антония. — И есть несколько практических вопросов. На Пелхам-крессент осталось много моих вещей, которые ты мог бы забрать или договориться, чтобы их перевезли. Боюсь, что они у тебя в машине не поместятся.

— Ты хочешь, чтобы я выяснил, любит ли тебя Палмер?

Антония поглядела на меня устало, словно сквозь бесконечно серые завесы уныния и смирения.

— Он наверняка меня не любит, а иначе не ушел бы от меня только потому, что ты подбил ему глаз, — проговорила она.

Это прозвучало убедительно, и я снова вспомнил о неведении Антонии. Она не знала самого основного о Палмере и Гонории, и по сравнению с моим ее знание о них было хрупким и каким-то абстрактным. Я чувствовал глубину моей связи с ними каждой каплей крови, когда думал о том, что увижу их вновь. Конечно, я всегда знал, что рано или поздно это произойдет, понимал, что должен с ними встретиться.

Возможно, именно моя уверенность вместе с воображением и не давали погаснуть лучу надежды. Но, отключившись, я непроизвольно расслабился.

— По-твоему, именно мне надо туда пойти, а не тебе?

— Да, — откликнулась она и тяжело вздохнула. — Это неоконченное дело. Я успокоюсь, когда все уладится и мы с тобой сможем вновь вернуться к нормальной жизни.

Она показалась мне такой подавленной, что я встал, наклонился к ней и поцеловал ее в бровь. Я стоял, пригнувшись к ее плечу, моя щека касалась пышного узла ее золотых волос. Они поседели. Когда-нибудь я увижу, что они уже совсем не золотые.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Когда мы решили, что я отправлюсь с посольской миссией на Пелхам-крессент, мне захотелось отложить ее и не торопиться. Но вот настал роковой день, и я оцепенел от испуга. Дело не только в том, что меня страшила мысль вновь увидеться с Гонорией, и стоило мне представить себя в той самой комнате, как я весь холодел. Эта миссия была моей последней возможностью. Последней возможностью чего-то, чего я не мог точно понять, однако, несомненно, с посещением Палмера крепко-накрепко связывались любопытство, ожидание и даже надежда. Если бы я верил в чудо, то все равно не догадался бы, каким станет это чудо. Итак, я принялся тянуть время. После безмолвного исчезновения брата и сестры мы погрузились в темноту, нас окружала неразбериха, и я мог жить, только храня в душе образ Гонории, но он в любую минуту мог измениться, иными словами, она могла превратиться в горгону Медузу. Если у меня не будет надежды, если ее у меня отнимут, я не выдержу; и я как огня боялся, что при встрече с братом и сестрой мою надежду отнимут.

Антонии не терпелось, как она говорила, поставить точку, и она разрешила мне отсрочить визит лишь на три дня. Ей хотелось, чтобы конец наступил как можно быстрее. Мы обсудили все это в понедельник. Решили написать Палмеру письмо и уведомить его, что я приду к нему в четверг. У него оставалось время для ответа, и, действительно, я получил от него короткую, но вежливую записку. Он сообщил, что дата его устраивает. В среду к девяти часам вечера я ужасно разволновался. Мне никак не удавалось успокоиться. Даже недавно найденная мной книга японских легенд, в которой братья и сестры постоянно спали вместе и производили на свет драконов, не задержала моего внимания. В полном отчаянии я надумал было сходить в кино. Однако опасался, что, увидев какой-нибудь грустный, душещипательный эпизод, не сдержусь и громко заплачу. Антония тоже потеряла покой. Весь день она нервничала и срывалась по поводу и без повода. Мы угрюмо слонялись по дому, то молча и враждебно натыкаясь друг на друга, то расходясь в разные стороны.

Меня беспокоило, что от Джорджи нет никаких известий. Она не откликнулась на мое письмо. Мне стало больно, что она мной пренебрегает. Эта боль существовала отдельно от других невзгод и не утихала ни на минуту. Мне захотелось написать ей вечером еще одно письмо, но я не смог этого сделать. Теперь нас разделяла Гонория Кляйн. Любое свидание с Джорджи стало невозможным. Я даже не представлял, как это вдруг позвоню ей, а писать, не предлагая встретиться… Да, чертовски трудная ситуация. Я решил не думать о Джорджи и вообще ни о чем не думать до посещения Пелхам-крессент.

Я обошел дом, размышляя, не лечь ли мне спать пораньше, и опасаясь, как бы в постели у меня не начался очередной приступ астмы. Антония вытащила из бельевого шкафа все содержимое, разложила его кругом и принялась складывать и сортировать белье, хотя никакой необходимости в этом не было. Я постоял немного на площадке и молча понаблюдал за ней. Раздался телефонный звонок.

— Я подойду, — сказал я, перешагивая через разложенные груды белья.

— Поосторожнее, — предупредила меня Антония.

Я вошел в гостиную, прикрыл дверь и взял телефонную трубку, как всегда в последнее время в предвкушении чего-то странного. Мне звонил Александр.

Услышав его голос, я обрадовался.