Книга Японский городовой - Юрий Бурносов

* * *

Пароход «Принцесса Ирэн» ходко приближался к острову Капри. Цуда Сандзо, он же Жадамба Джамбалдорж, он же Илюмжин Очиров, стоял на носу вместе с другими пассажирами из Неаполя и смотрел вперед, на утренние портовые огни. Впрочем, теперь в его кармане лежали искусно выправленные в Цюрихе поддельные бумаги на имя татарина Габидуллы Иллалдинова. Цуда знал, что не слишком похож на татарина, но полагал, что и швейцарцам, и итальянцам на это плевать.

Швейцария успела ему надоесть, и возможность перебраться на Капри он принял с радостью. Благодарный Ленин выделил ему денег из партийной кассы, попросив встретиться с Горьким и уговорить его вернуться домой, в Россию. Горький находился на Капри уже семь лет, после того как вернулся из Североамериканских Соединенных Штатов. Цуда знал, что в 1905 году Горький был арестован и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости за то, что написал воззвание с призывом «к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием». Теперь же в России к трехсотлетию дома Романовых объявили амнистию, а Цуда как нельзя лучше подходил в качестве гонца: оставаться в Швейцарии после убийства анархиста он считал невозможным. Ленин поддержал его и просил не выносить эту историю на люди. Да Цуда и не собирался.

Анархиста Штернкукера он обнаружил в одном из злачных мест Цюриха, где тот пил горькую. Представившись видным деятелем мирового анархического движения и поиграв перед Штернкукером громкими фамилиями — Шапиро, Корнелиссен, Малатеста, Кропоткин, Фабри — Цуда сказал, что хочет предложить ему особую секретную миссию в Берне. Штернкукер сразу же согласился, чересчур меркантильно для идейного анархиста уточнив, сколько ему заплатят. Цуда пообещал внушительную сумму, тем более что платить вовсе не собирался.

Остальное было делом техники: узнать, когда Ленин будет слоняться по Берну один, дать соответствующие указания Штернкукеру, а потом «спасти» надежду российской социал-демократии. Цуда доставило большое удовольствие срубить голову Бенциона Штернкукера одним ударом, так поразившим Ленина…

— У вас огромное будущее, товарищ Джамбалдорж, то есть Очиров, — говорил Ленин, провожая Цуда. — У вас есть колоссальный багаж знаний, вы завидный логик, а главное — вы человек действия. Там, где другие говорят, вы действуете. Партии очень нужны такие люди. Хотите, я стану рекомендовать вас в Центральный комитет?

— Ни в коем случае, — воспротивился Цуда. Ленин не настаивал, как и в случае со статьей про национальный вопрос для «Просвещения».

— У Горького вам понравится, — сказал он. — Отличная вилла, чудесный стол, море… Отдохнете, поправите здоровье, хотя оно у вас и без того отличное. А самого Горького — домой, только домой. Он нужен нам в России со своим авторитетом.

О собственном здоровье Цуда думал, и не раз, хотя оно не беспокоило его; скорее наоборот. Японцу исполнилось недавно пятьдесят восемь, а в волосах не было седины, на лице — морщин, двигался он легко, словно молодой… В фальшивых бумагах Габидуллы Иллалдинова пришлось указать другой год рождения — не настоящий, 1855-й, а 1870-й, куда более соответствующий внешности бывшего полицейского из Оцу.

А еще Цуда думал, что он давно не советовался со сверчком. Но и сверчок ничего ему не говорил.

Стало быть, он все делал правильно и без помощи сверчка?!

Или попросту стал уже его частью?!

* * *

— … Дядя Коля! Дядя Коля!

Гумилев очнулся, потому что его немилосердно трясли. В ушах гудело, но сквозь гул явственно прорывался голос Коленьки Сверчкова.

— Дядя Коля, вы живы?!

— Жив, — сказал Гумилев. Понял, что сказал это про себя, и повторил уже вслух:

— Жив.

— Слава богу… А то я выстрелил, вы упали…

Гумилев попытался подняться, но не сразу преуспел в этом. Наконец он сел на корточки. Лежащий на песке факел уже почти погас; Коленька стоял на коленях рядом и взволнованно бормотал:

— Он близко так подошел, я винтовку подхватил и выстрелил… Попал, он закричал — и бежать.

— Мне казалось, что эта тварь оторвала мне голову, — сказал Гумилев.

— Это я у вас прямо над ухом стрельнул, — признался Сверчков виновато. — Он уже рядом был, лапы к вам протянул.

— Спасибо, — коротко сказал Гумилев. — Спас…

В ушах продолжало гудеть, но чувствовал он себя вполне сносно. Потерев виски, он наказал Коленьке:

— Никаких геройских историй, договорились? Никаких демонов. Был… был, скажем, леопард. Набросился, мы стреляли, он ходил кругами, потом, когда его ранили, удрал. Вполне правдоподобная история, не правда ли?

— Правдоподобная, — согласился Коленька. — Но кто это все же был? Сроду не видывал таких уродин. Уж точно не обезьяна.

Гумилев пожал плечами.

— Может быть, в самом деле пустынный демон… А может, некое неизвестное науке допотопное животное, которое может посылать… э-э… мозговые импульсы наподобие гипноза. Заморочит жертву, потом убьет и съест. Очень удобно.

— Но он смеялся, дядя Коля, — напомнил Сверчков. — Смеялся и говорил на каком-то тарабарском языке.

— Я читал, что некоторые обезьяны тоже говорят и смеются. Так что давай поскорее забудем эту историю, а то я уже представляю, как ты сочиняешь статью в «Ниву» — «Как я победил абиссинского демона».

Гумилев засмеялся, сам пораженный тем, что в нем нашлись для этого силы. Улыбнулся и Коленька:

— Скажете тоже… Я же понимаю, что никто не поверит. Но я еще хотел спросить, что это у вас такое?

— Где? — не понял Гумилев.

— Да вот, в руке.

Оказывается, фигурку скорпиона поэт до сих пор сжимал в кулаке. Пальцы удалось разогнуть с трудом, и, несмотря на глубокий прокол, оставленный жалом на ладони, крови снова не было.

— Это талисман, — сказал Гумилев. — Амулет.

Но, когда Коленька потянулся к скорпиону, чтобы взять и рассмотреть, Гумилев быстро убрал его в карман, пояснив:

— Это нельзя трогать.

Почему-то он понимал, что Коленьке в самом деле не нужно касаться этой странной вещицы. Негусу Менелику, Тафари — можно, но не Коленьке. Потому что Гумилев до сих пор не решил, добро или зло приносит скорпион. По крайней мере сейчас он немного помог, однако тварь не испугалась до конца и уж точно прикончила бы их, если бы не Коленька…

Спаситель, впрочем, не обиделся.

— Будем еще искать Гомтесу? — деловито спросил он.

— Бесполезно, — покачал головой Гумилев. — Не думаю, что без руки он остался жив, к тому же лишний труп означает лишний испуг и лишние пересуды. А так, нет трупа — нет проблемы. Идем поскорее обратно, а то они еще решат, что мы мертвы, и в самом деле разбегутся.

Найдя свой револьвер, он уснастил пустой барабан патронами на случай возвращения их отвратительного знакомца, и они торопливо вернулись к лагерю. Ашкеры встретили их молчаливо и настороженно, только Феликс безмятежно дремал, протянув ноги к костру. Гумилев в очередной раз подивился плодам воспитания в католической миссии.