Книга Лето перед закатом - Дорис Лессинг

Она трещала не закрывая рта, эта одинокая женщина, глаза ее блестели напускной живостью, и в голосе звучала нарочитая жеманность, пока, наконец, продавцу не надоело ее кривляние и он не положил ему конец, обратившись к Кейт.

Когда женщина вышла из магазина на улицу, Кейт последовала за ней; она медленно шла за своим двойником по Эджвер-роуд, наблюдая, как та пристально вглядывается в лица прохожих, чтобы прочесть в их глазах, какое впечатление она производит, отвечает ли ее внешность принятому стандарту, в духе ли времени ее облик. Кейт видела, как женщина останавливалась у витрин и с интересом рассматривала туалеты, более пригодные для девушек возраста Морин или Эйлин; как с каждым шагом она все больше горбилась, ибо высокие каблуки измотали ее вконец, потом, словно опомнившись, вдруг встряхивалась, распрямляла плечи, и взгляд ее становился агрессивным и в то же время молящим о снисхождении.

Вернувшись домой, Кейт обнаружила Морин в холле: она лежала на подушках, уставившись в одну точку. На ней было какое-то длинное алое одеяние вроде халата, алые сапожки, волосы распущены. Она походила на куклу.

– А я уж думала, ты вышла замуж, – заметила Кейт.

– Этим не шутят!

Кейт пошла к себе в комнату, сняла платье Морин, надела свое, которое так безобразно на ней сидело, и умышленно растрепала прическу.

Морин посмотрела на нее и спросила:

– Зачем?

– Я уже кое-что начинаю нащупывать. Мне надо кое-что понять. Выяснить, кто в конце концов был замужем все эти двадцать пять лет.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. Вернее, ты просто не способна еще этого понять, во всяком случае, мне так кажется.

– Какой снисходительный тон, – заметила Морин.

– Ничего не поделаешь! Вопросы, которые ты задаешь… они ни на чем не основываются. В них не чувствуется знания жизни.

– Неужели это главное? Зрелость и опыт?

– Если это все, что у меня есть… что еще можно сказать? Мне нечего предложить людям. Я ничего в жизни не сделала, чем бы можно было похвастаться… Впрочем, я не совсем ясно представляю, в чем видит смысл жизни ваше поколение. Я не ездила за золотом в Катманду, никогда не занималась благотворительностью, не написала ни единой строчки. Была только женой и матерью… – Кейт умолкла, уловив нотки горечи в своем голосе. Потом вдруг плюхнулась в кресло и сказала: – Боже мой… послушать только, что я говорю!

Но Морин уже вскочила на ноги – голубая пелена дыма взметнулась вверх, закрутилась, заколебалась на уровне ее талии – и выкрикнула:

– Ничего вы не понимаете. Почему вы отказываетесь понять?

– Когда я говорю тебе о том, что чувствую, ты заявляешь, что у меня снисходительный тон.

– Черт бы вас всех побрал! – И Морин пулей вылетела из холла.

Кейт пошла к себе. Через несколько минут к ней без стука вошла Морин; Кейт сидела на стуле у окна и сосредоточенно разглядывала прохожих, их ноги, мелькавшие словно ножницы, – казалось, будто пленка соскочила во время демонстрации фильма и верхняя часть одного кадра (растения, спроецированные солнцем на стену) соединилась с нижней частью другого (ногами без туловищ).

– Филипу приспичило жениться на мне, – сказала она. – Говорит: «Выходи за меня, умоляю. Я тебя люблю. У тебя будет дом, машина и трое малышей».

– Ну и?..

– Удивительно, как это вы еще не спросили: «А ты его любишь?»

– А что, твоя мама именно так спросила?

– О, моя мама! А впрочем, действительно, она именно так и спросила. И я себе тоже задаю этот вопрос.

– А чем тебе не угодила твоя мама?

– Ничем. Просто она такая никчемушка. Такая… Кому же захочется брать с нее пример? Почему вы, взрослые, никак не можете… впрочем, это не мое дело. Только я все же хочу знать ваше мнение.

– Поступай как знаешь, я тебе в этом деле не советчица.

– Тогда какое же преимущество дает ваша пресловутая опытность?

– Никакого, по-моему.

– Я пригласила его сегодня на ужин. Вы не хотели бы познакомиться с ним поближе?

– Почему так официально?

– А он очень официальный. Из принципа.

– Вот как? («За этим что-то кроется», – подумала Кейт.)

– Он из этих, новых… неофашистов – так их называют. Вам это что-нибудь говорит?

– Лично я ни с одним еще не встречалась. Но мой младший сын ходил однажды на какое-то их сборище и сказал потом, что их оговаривают. Чувствовалось, что они его заразили.

– Ну, еще бы! Закон и порядок. Духовные ценности. Ну и, конечно, сам чувствуешь себя последней мразью – что может быть привлекательнее?

– Ну ладно, я не прочь узнать его поближе.

– В восемь часов, – сказала Морин, выходя из комнаты.

Стол в кухне был накрыт скатертью. На нем стояли три прибора и уже откупоренная бутылка вина.

Кейт постаралась выглядеть в этот вечер более или менее прилично. Морин же, наоборот, желая самоутвердиться, оделась вызывающе. Лиф ее платья из бежевых кружев с глубоким вырезом был без чехла, так что просвечивали груди с сосками, обведенными как глаза. Лицо Морин было покрыто толстым слоем грима.

На Филипе была новая форма, представлявшая собой некоторую модернизацию старой, – впрочем, изменилась не столько сама одежда, сколько манера ее носить. Джинсы, но не выцветшие и мятые, а глубокого синего цвета и жесткие – хоть ставь. Хлопчатобумажная рубашка, тоже темно-синяя, плотно облегающая фигуру. Куртка военного покроя с пуговицами и петлицами в тон джинсам и рубашке. Под курткой виднелся узкий черный галстук. Стрижка тоже вполне современная – не бобриком, как носили раньше, а вариант прически под пажа, когда волосы падают шапкой вниз прямо от темени, без намека на пробор. Такая прическа делала его похожим на мальчишку – хотелось запустить руку ему в волосы и взъерошить их. В недалеком будущем он, надо полагать, сменит эту прическу на более строгую. Так или иначе, Филип производил впечатление человека аккуратного, настороженного, готового что-то делать, как-то себя проявлять. Однако последнее было вроде бы не природным качеством, а скорее результатом воли – коллективной воли. Одного взгляда на этого подтянутого, гладко выбритого юношу с неожиданно яркими губами, пухлыми деревенскими щечками и глазами, из которых так и брызгало желание произвести благоприятное впечатление, было достаточно, чтобы понять, что его истинная суть совсем иная. Но прежде всего бросалась в глаза его уверенность в том, что именно он является носителем нового, находится на самом гребне восходящей волны; что одного его присутствия достаточно, чтобы все джерри, томы, дики и гарри померкли разом; что вся армия длинноволосых, пестро одетых хиппи, анархистов и фрондирующих юнцов, которые совсем недавно с гордостью несли на себе печать времени, – все они рядом с ним мелки, вульгарны и призрачны: тени, которые исчезнут, стоит появиться Филипу.