Книга Анатомия любви - Спенсер Скотт

– Ну, – начал Стью, пристегивая ремень и сминая окурок, – что поделываешь?

– Работаю на профсоюз. Занимаюсь историческими исследованиями для Объединенного профсоюза рабочих швейной и текстильной промышленности.

– Все тот же старый добрый Аксельрод, – кивнул Стью с явным (если не с горячим) одобрением.

Он сунул новую сигарету в пересохший рот, заметил, что над нашими сиденьями горит надпись «Не курить!», вынул сигарету и аккуратно убрал ее обратно в пачку.

– Ты всегда был при деле, – сказал Стью. – Еще в те времена.

– В те времена? Да сколько тебе лет, Стью? Шестьдесят? – усмехнулся я. – Кроме того, профсоюз – это никакое не дело. – Я отвернулся и посмотрел в иллюминатор.

Мы начали выкатываться на взлетную полосу. Неужели это происходит на самом деле? – спрашивал я себя.

Стюардессы стояли в проходах, демонстрируя, как пользоваться кислородными масками, показывая аварийные выходы, – словом, подготавливая нас к безмятежному полету. Лайнер набрал скорость, приглушенно прозвонили колокольчики, и одна из стюардесс пронеслась по проходу, проверяя, все ли спинки кресел приведены в вертикальное положение.

– Она не носит пояса для чулок, – сказал Стью, не разжимая рта, когда стюардесса прошла. – А вон та маленькая сучка с кислородной маской – без лифчика. Я за этот год летал раз пятьдесят, но первый раз вижу, чтобы стюардессы были без чулок и лифчиков. Должно быть, трахаются с пилотами прямо в кабине и не успевают одеться.

– В наши дни женщины уже не носят чулок и лифчиков, – возразил я.

– Смотри. Вон та малютка возвращается. Только посмотри на эту задницу. Вот моя фаворитка.

Мы оторвались от земли. Лайнер гудел, иллюминаторы дрожали, мир внизу казался игрушечным.

– Ну, с какой целью в Нью-Йорк? – поинтересовался Стью после взлета.

– В гости.

– Я думал, ты там учишься. Ты же в Колумбийский поступал?

– Нет. В Беркли. – Я поглядел на него. Он на самом деле не знает или же просто приглашает меня исповедаться? – Только меня не приняли.

– Правда?

– Правда. А как ты? Ты вроде поступал в Бейтс-колледж?

– А где это? – спросил Стью.

– Ну, я думал, ты туда поступал.

– Нет. Я в Даунстейте.

Так жители Чикаго именовали Иллинойский университет в Урбане. Урбана находилась всего в получасе езды от моей альма-матер в Вайоне – кое-кто из персонала Роквилла даже учился там. Как-то раз, во время нашей очередной экскурсии по окрестностям, родители повезли меня в Урбану слушать Оскара Питерсона[14], который выступал в аудитории, представлявшей собой нечто среднее между спортзалом и космической станцией. Разумеется, мы оказались в окружении студентов моего возраста. В те времена народ там был мирный. В Урбане было больше пушистых свитеров и штанов в клетку, чем в большинстве университетских городков в конце шестидесятых. Я изо всех сил старался наслаждаться музыкой, однако ощущение собственной изолированности в итоге переросло в чувство истинной ненависти. Глядя на меня, Роуз хмурилась и качала головой, и я понял, что сижу, набычившись так, что болит лицо. Мы ушли во время антракта, поднялись по наклонному проходу, словно потерпевшая поражение фракция, покидающая съезд. Поездка обратно в Роквилл обернулась кошмаром, родители чувствовали себя виноватыми, потому что я пережил унижение, оказавшись среди двух тысяч вольных студентов колледжа. Артур выкрикивал извинения, подразумевавшие, что он с самого начала знал, насколько это плохая идея, а Роуз кипела от возмущения. Она обвиняла меня в том, что я испортил поездку, хотя мог бы этого не делать, обвиняла Артура в лицемерном уклонении от ответственности, обвиняла нас обоих в том, что мы пользуемся любой возможностью, чтобы строить заговоры против нее. «Я вечно сбоку припека. Вы оба хотите, чтобы я чувствовала себя куском грязи». Сидя рядом со Стью в самолете, нос которого все еще был задран, я услышал голос Роуз так отчетливо, что невольно содрогнулся. Было лето, ее школа закрыта на каникулы. Я знал, что она сейчас чудовищно одинока.

– А почему ты так много летаешь? – спросил я, перебросив вопрос Стью, словно набивной мяч.

– Подрабатываю на каникулах. У одного мужика, доктора Шеффера. Не слышал о таком? Это лучший в Чикаго дантист.

– Нет, не слышал.

– Ну, он довольно популярен. Был на «Шоу Капа», о нем что-то там писали в газетах. Он просто творит чудеса. – Стью вытащил из-под своего сиденья большой чемодан-дипломат. – Он заказывает коронки и имплантаты в одном шикарном месте в Нью-Йорке. В самой лучшей в мире мастерской над художественной галереей. – Стью со щелчком открыл чемодан и показал примерно с дюжину гипсовых слепков челюстей, принадлежавших пациентам доктора Шеффера. – Я привожу слепки, а они делают все остальное. Когда я приезжаю, мне отдают коронки, сделанные на той неделе. Каждая лежит в маленькой коробочке на пурпурном бархате, прямо как бриллиант.

Пока я пытался придумать, что еще сказать, мы погрузились в молчание. Затянутое дымкой небо создавало у меня полную иллюзию пожара. Стью похлопал меня по коленке и мотнул головой, указывая в переднюю часть самолета. Стюардесса катила тележку с пластиковыми чашками, льдом, безалкогольными напитками и миниатюрными бутылочками со спиртным.

– Нравится? – спросил он с дружелюбной улыбкой.

Я пожалел, что почти не знаком с ним, а не то велел бы ему заткнуться. Я пожал плечами, как бы давая понять, что мне нечего сказать об этой стюардессе.

– Слушай, – начал Стью, – а что случилось с той цыпочкой, с которой ты гулял? Она была самая красивая из всех плоскогрудых девчонок, каких я когда-либо видел.

Я заметил, как мышцы его тщательно выбритой челюсти слегка напряглись, и меня вдруг с огромной болезненной силой пронзило, что Стью прекрасно знает, где я был в последние годы, знает все о пожаре и суде, но по какой-то причине дразнит меня. Может, ему слишком стыдно за меня, может, его смущает то, что я натворил, поэтому он не в силах просто признаться, что все знает. Или же он пытается свести детские счеты из-за какой-то ерунды, о которой я позабыл. Никто не питал к нему особого уважения или интереса, и теперь, возможно, он отыгрывается на мне.

– Не знаю, где она сейчас, – ответил я.

– Джейд, – сказал Нейхард.

– А что с ней?

– Ее ведь так звали, верно? Джейд Баттерфилд. У нее была такая странная семейка. Папаша-знахарь, который лечил наложением рук или чем-то подобным.

– Нет. Он был врачом. У него диплом. Просто он увлекся нетрадиционной медициной.

Стью пожал плечами, будто я цепляюсь к мелочам.

– Я был знаком с ее братом Китом. Башковитый малый. Чем он сейчас занимается?