Книга Орел и Волки - Саймон Скэрроу

— Еще раз повторяю, коль твой Артакс поступил служить в мое хреново войско, стало быть, он солдат. И никто больше.

— Твое войско? — удивленно поднял бровь Тинкоммий. — А мне казалось, эти когорты принадлежат царю Верике.

— А Верика служит Риму! — отрезал Макрон. — Соответственно, все, кто служит под моим началом, подчиняются римским правилам. И, обращаясь ко мне, должны добавлять «командир»!

У Тинкоммия от такой отповеди отвисла челюсть. Катон, заметив, что рука знатного атребата крепко сжалась на рукоятке кинжала, поспешил вставить слово:

— Центурион Макрон имеет в виду, что все союзники Рима следуют традициям и правилам, принятым в римской армии. Это скрепляет общность, упрощает задачи командования и способствует сближению между легионами и союзными войсками.

На сей раз оба, и Макрон, и Тинкоммий, хмуро уставились на Катона.

— Я-то знаю, что я имел в виду, — проворчал Макрон. — Но вот какую хрень имел в виду ты? Разъясни, что ты тут наплел.

— Я просто попытался объяснить Тинкоммию, что наши интересы совпадают. И что мы почитаем за честь командовать такими отважными воинами, находящимися на службе у царя Верики и у Рима. Вот и все.

— Для меня это прозвучало не совсем так… командир, — пробормотал Тинкоммий. — Я понял, что мы для вас просто рабы… или слуги!

— Рабы? — разразился отрывистым смехом Макрон. — Да разве я тут хоть полслова сказал о рабах? Речь шла лишь о дисциплине! Ни о чем другом! У меня что, какое-то особое отношение к вашим парням? Ничего подобного: требования к ним те же самые, что и к римским ребятам! Разве это не так, Катон?

— Именно так! И это единственно верно.

— Но все равно, командир, — пожал плечами Тинкоммий, — мне не нравится, когда с моими соотечественниками обращаются как со зверями.

— Что ж в том обидного? — рассмеялся Макрон. — Они и дерутся как звери. Чтобы драться по-человечески, им еще следует подучиться.

— А мне казалось, будто ты гордишься нами, центурион.

— Горжусь? Ну да, на хрен, конечно. Как без того, дуротригам-то вы крепко всыпали. Правда, видишь ли, тут не обошлось без крупицы везения. Но подожди, мы с Катоном еще сделаем вас самой грозной силой среди всех здешних кельтов.

Тинкоммий кивнул — уже с явным довольством.

— Ну, все тебе ясно?

— Так точно, командир. Прошу прощения за вопросы!

— На сей раз прощаю. Отправляйся в строй. Может, вы, бритты, и прирожденные воины, но болтать вам лучше поменьше. Все, проваливай!

Как только Тинкоммий отошел, Макрон обернулся к Катону и ткнул его пальцем в грудь:

— Больше не смей со мной спорить при подчиненных!

— Есть, командир!

— И не смей то и дело называть меня «командир»!

— Прошу прощения!

— И не смей просить через слово прощения.

Катон открыл было рот, но тут же закрыл и кивнул.

— Ну а теперь, сынок, скажи, что это вообще было? Вся эта болтовня насчет общности и всего такого?

— Просто, имея в виду нынешнюю напряженность в Каллеве, я подумал, что нам стоит чаще подчеркивать, что Волки и Вепри служат лишь Верике.

— Ну да, так считается, — согласился Макрон. — Но ведь каждому идиоту должно быть понятно, что это всего лишь две вспомогательные когорты, чье назначение блюсти римские интересы.

— Это мнение лучше держать при себе. В особенности если поблизости окажется кто-нибудь вроде Артакса.

— Или Тинкоммия! — проворчал Макрон. — Я ведь насквозь его вижу… Послушай, Катон, может, я и дурак, но не круглый. Вопрос стоит просто: обучаем этих парней мы, вооружаем мы, кормим тоже мы. Значит, они наши.

— Сомневаюсь, чтобы большинство из них думало так же.

— Значит, они просто олухи. И хватит о том беспокоиться.

— А если кто-то вроде Артакса откажется выполнять наши приказы?

— Ну, когда такое случится, тогда с этим и разберемся, — нетерпеливо заключил Макрон. — А сейчас мне предстоит разобраться с отчетностью, а на тебе висят все занятия. Не забыл?

Однако Катон не ответил. Оказалось, что он смотрит через плечо в сторону ворот базы, где появилась маленькая группа всадников. Впереди на великолепно ухоженном вороном скакуне ехал рослый офицер в алом плаще. Когда Макрон тоже обернулся посмотреть, на что уставился его подчиненный, один из верховых ударил пятками в конские бока и рысью направился к центурионам.

— Катон, у тебя глаза зорче. Кто это там у ворот?

— Понятия не имею, — отозвался Катон. — Никогда раньше его не видел.

— Ладно, сейчас мы все выясним.

Всадник, остановивший коня неподалеку от плаца, легко соскочил с седла, оглядел римлян, определяя, кто главный, и отсалютовал Макрону.

— Командир, трибун Квинтилл свидетельствует тебе свое почтение и просит немедленно встретиться с ним в помещении штаба.

— Откуда он взялся, этот трибун? — Макрон мотнул головой, указывая на маленькую кавалькаду.

— Прибыл из ставки командующего, командир. По личному распоряжению генерала. Лучше бы ты поспешил, командир…

— Понятно, — прорычал Макрон. — Да, конечно.

Кавалерист опять отсалютовал, вскочил в седло и порысил к своему начальнику.

Макрон переглянулся с Катоном и сплюнул.

— Чего бы я хотел сейчас знать, так это, какого хрена понадобилось какому-то долбаному трибуну в моем гарнизоне?

ГЛАВА 18

— Вы замечательно потрудились, — с улыбкой промолвил трибун Квинтилл. — Вы оба.

Макрон неловко двинул коленями, поудобнее устраиваясь на стуле. Катон, потупившись, улыбнулся. Трибун, удовлетворенный реакцией молодого центуриона, продолжил своим хорошо поставленным голосом изливать похвалы:

— Командующий Плавт весьма доволен представленным ему отчетом.

Макрон понимал, что ему следовало бы млеть от самодовольства, раз уж его скромные достижения порадовали самого генерала. На голубом небе не виднелось ни облачка, за окном пели птицы, не обращая никакого внимания на громкие крики инструкторов. Наслаждаясь самостоятельностью, Макрон успешно сформировал и подготовил пусть маленькую, но свою армию, во главе которой одержал победу над коварным врагом. Могло показаться, будто все в мире идет как надо, и, наверное, именно так оно и впрямь шло бы, не мешай этому сидевший напротив трибун.

— Настолько доволен, что он послал тебя сюда с проверкой… командир?

Горечи в голосе Макрон скрыть не сумел, а причина ее была ясна, как летнее небо, и тонкие губы трибуна поджались, но улыбка тут же вернулась к нему на лицо. Квинтилл покачал головой: