Книга Рефлекс змеи - Дик Фрэнсис

— Конечно. Это будет стоить меньше.

— Сделайте две серии, — сказал он. — Ладно?

Как и прежде, последняя буква этого “ладно” застряла где-то у него в глотке.

— Полные серии? — удивился я. — Все снимки?

— Конечно. Все. Они хороши. Хотите посмотреть?

Он приглашающим жестом протянул их Джереми, который сказал, что очень хочет на них посмотреть, — и у него тоже брови полезли вверх.

— Наверное, вы, — сказал он Киншипу, — очень известный режиссер.

Киншип откровенно просиял и засунул снимки обратно в конверт.

— Еще две серии, — сказал он. — Ладно?

— Ладно.

Он кивнул и пошел прочь. Не отойдя и десяти шагов, он снова вытащил снимки, чтобы показать их кому-то еще.

— Он задаст вам работы, если вы не будете настороже, — сказал, наблюдая за ним, Джереми.

Я не знал, верить ему или нет, да и в любом случае мое внимание было занято кое-чем куда более важным. Я стоял не шевелясь и смотрел.

— Видите, — сказал я Джереми, — вон там двое мужчин разговаривают?

— Конечно, вижу.

— Один из них Барт Андерфилд, который работает с лошадьми в Ламборне. А второй — один из тех мужчин на фотографии во французском кафе. Элджин Йаксли. Вернулся из Гонконга.

Три недели прошло после смерти Джорджа, две — после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.

Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.

Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.

— Это не может быть совпадением, — сказал Джереми.

— Не может.

— Ну и самодовольный же у него видок.

— Он подонок.

— Та фотография все еще у вас? — глянул на меня Джереми.

— Конечно.

Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.

— И что вы с ней будете делать?

— Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, — сказал я.

— Похоже, я ошибался, — задумчиво сказал Джереми, — когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.

— М-м-м, — я слабо улыбнулся. — Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.

— Значит, вы поняли, что делать с ними?

— Да, надеюсь. Посмотрим.

— И что?

У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.

— М-м-м... вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?

— Лекций не надо.

— Ладно. Тогда — я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.

Он заморгал.

— Черно-белую?

— Если повезет.

— А откуда вы возьмете синий свет?

— А вот это уже из лекции, — сказал я. — Хотите посмотреть последний заезд?

Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху — все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.

Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:

— Я... ну... на самом деле... ну... смотрел сегодня, как выскачете.

— Да?

— Я подумал... ну, что это может быть познавательно.

— И как, вас захватило?

— Честно говоря, — сказал он, — скорее вас, а не меня.

* * *

По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.

— Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.

— Не слишком многообещающе, — сказал я.

— Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.

— Представляю.

— Боюсь, — с сожалением сказал Джереми, — что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.

— Жаль.

— После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.

Я вздохнул.

— Я очень надеялся на телевизионщиков.

— Я могу продолжить, — сказал Джереми. — Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.

— На самом деле, это уж вам решать.

— Думаю, я смог бы.

— Сколько пробыли там музыканты? — спросил я.

Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.

— Три месяца плюс-минус неделя.

— А после них?

— Религиозные фанатики. — Он скривился. — Думаю, ваша мать не была религиозна?

— Нехристь она была.

— Это все было так давно.

— М-м, — сказал я. — Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в “Коне и Псе” и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят, и выглядят как тогда.

— А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?