Книга Дикие лошади - Дик Фрэнсис

Делать сенсационным — ну и процесс! Но я предполагал, что без этого жалобы Говарда не стоили бы места в газете.

— Как долго, — продолжал я, — вы знаете Говарда?

— Зачем вам это знать?

— Я только гадал, насколько глубоки могут быть ваши обязательства перед ним.

С оттенком враждебности, которого я ожидал, она сказала:

— Я могу считать себя обязанной человеку, даже если знакома с ним всего пять минут.

— Уверен в этом.

— На самом деле я знаю Говарда с тех пор, как он нанес нам визит после смерти папы.

Слово «папа» она произнесла совершенно естественно; это только я счел его странным и неподходящим для особы в ее возрасте.

— Он явился, чтобы встретиться с вашей матерью?

— В принципе, я так полагаю.

— Из-за некролога?

Она кивнула:

— Говард посчитал его интересным.

— Хм-м… — Я помедлил. — Вам случайно не известно, кто написал этот некролог?

— Зачем вам это знать?

Я пожал плечами.

— Из интереса. Мне показалось, что автор вкладывал в него личные чувства.

— Понимаю. — Она помолчала секунду, потом призналась: — Я сама написала его. Он, конечно, был отредактирован для газеты, но основа была моя.

— Да? — неопределенно отозвался я. — Вы писали о потенциальной карьере вашего отца, погубленной смертью Сони?

— Да..

— Вы писали так, словно это волновало вас.

— Конечно, меня это волновало, — с горячностью произнесла она. — Папа никогда не обсуждал это со мной, но я знала, что ему было горько.

— Хм, — откликнулся я, — а почему смерть Сони заставила его оставить политику?

Нетерпеливо, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, она ответила:

— Скандал, конечно. Но он никогда не говорил об этом. Он никогда не позволил бы снять этот фильм. Родбери и я тоже против, но мы ничего не можем поделать. Книга была Говарда, а не наша. Наше имя, имя папы, в ней не проставлено. Говард сказал, что вы заставили его сделать дурацкие ненужные изменения в сценарии, и я, конечно, поняла, что кто-то должен остановить вас. Ради Говарда и ради памяти папы я должна была сделать это.

И едва не добилась успеха, подумал я.

Я сказал, не пытаясь защитить ни свою политику, ни политику компании:

— Простите, а кто такой Родбери?

— Мой брат, Родди. Конечно же, Родди.

— Могу ли я встретиться с вашей матерью? — спросил я.

— Зачем?

— Чтобы засвидетельствовать ей свое почтение.

Отказать Элисон не успела. Полузакрытая дверь распахнулась под нажимом трости, находившейся в руках худой хромой женщины лет семидесяти с небольшим. Она приближалась медленно и угрожающе и, прежде чем я поднялся на ноги, уведомила меня, что я чудовище.

— Вы тот человек, не так ли, — прошипела она сквозь зубы, — который утверждает, что я изменяла мужу с Джексоном Уэллсом? С Джексоном Уэллсом! — Ее тонким голосом говорил весь мир попранных классовых различий. — Отвратительный человек! Я предостерегала сестру, что ей не следует выходить за него замуж, но она была упряма и не желала слушать. Он был для нее недостаточно хорош. И вы можете думать, что я… я… — У нее почти не находилось слов. — Я едва могла быть учтивой с этим человеком — и он был почти на двадцать лет моложе меня.

Она дрожала от негодования. Ее дочь поднялась, взяла мать за локоть и подвела к одному из кресел, незыблемая твердость которого неожиданно помогла старой женщине прийти в себя.

У нее были коротко стриженные белые вьющиеся волосы, высокие скулы; должно быть, когда-то она была красива, но то ли боль, то ли постоянные сетования на жизнь придали ее губам выражение вечного недовольства. Я подумал о Сильве, о ее яркой прелести и решил, что ей с этой женщиной, пожалуй, не стоит встречаться.

Я сказал без особых эмоций:

— Кинокомпания обсуждала с Говардом Тайлером изменения, которые хотела внести в определенные моменты действия книги. Сам я не участвовал в этом. Я был привлечен к работе уже после того, как основные изменения были согласованы. Тем не менее я считаю, что они были необходимы, поскольку делают картину сильной и зрелищной, хотя я понимаю ваше недовольство.

— Недовольство!

— В таком случае возмущение. Но поскольку ваша фамилия нигде не упоминается, поскольку сюжет придуман, то почти никто не найдет связи между фильмом и вами.

— Не будьте глупцом. Над нами будет смеяться весь Ньюмаркет.

— Я так не думаю, — возразил я. — Все это было так давно. Но я хотел бы задать вам вопрос и надеюсь, что вы не откажетесь ответить на него. Действительно ли ваша сестра Соня так глубоко уходила в воображаемую жизнь, как это описал в своей книге Говард? Была ли она в реальной жизни мечтательной молодой женщиной?

Пока Одри думала, Элисон сказала:

— Я никогда не встречалась с ее мужем и почти совсем не помню ее. Мне было только четырнадцать лет.

— Шестнадцать, — резко поправила ее мать. Элисон метнула на мать сердитый взгляд; у той был несколько самодовольный вид. Я понял, что между матерью и дочерью существовали трения, лишь наполовину подавленные правилами хорошего тона.

— Грезы? — напомнил я.

— Моя сестра, — зло произнесла Одри Висборо, — готова была броситься на каждого мужчину в брюках для верховой езды. Она несла чепуху о любовниках, которых у нее никогда не было. Очень глупо. Признаю, что я упомянула об этом Говарду, когда он впервые пришел сюда. Джексон Уэллс неплохо смотрелся в одежде наездника и, конечно, затрясся, когда Соня стала строить ему глазки. Никаких оснований для женитьбы не было.

— Э… — произнес я, не зная, что сказать.

— По крайней мере, свою дочь я уберегла от такой ошибки.

Элисон, ее незамужняя дочь, бросила на нее взгляд, полный застарелой горькой обиды. Я дипломатично прочистил горло и спросил:

— У вас случайно не найдется фотографии вашей сестры?

— Я думаю, нет.

— Даже времен вашей юности?

Одри строго сказала:

— Соня была поздним и нежданным ребенком, она родилась, когда я уже была взрослой. Я полагаю, что сначала она была довольно милой девочкой. Я не очень много общалась с ней. Потом я вышла замуж за Руперта, и вот… Поведение Сони стало невыносимым. Она не слушалась меня.

— Но… когда она умерла таким образом?.. — Я оставил вопрос открытым, на него можно было дать какой угодно ответ.

Одри слегка вздрогнула.

— Ужасно! — сказала она, но это слово и эта дрожь были автоматическими, эмоции умерли давным-давно.