Книга Знак неравенства - Наталия Терентьева

Ближе к вечеру, когда она пришла к Эммануилу, из его кабинета раздавалась музыка. Молчаливая сумрачная домработница взглянула на Алену и отвернулась, ничего не сказав. Она убирала в квартире, двери во все комнаты были открыты, и Алена прошлась по дому, заглядывая в комнаты. Странно, зачем Эммануилу так много места? Квартира, очевидно, была соединена из двух соседних. Алена увидела еще один рояль, старинную мебель, прикрытую чехлами, нераспакованные ящики с аппаратурой.

Она не знала, стоит ли звонить или стучаться к Эммануилу. Подойдя к его кабинету, она услышала, как он негромко разговаривает с кем-то по-немецки и смеется. Алена постояла несколько секунд и отошла. Через некоторое время он сам позвонил ей на мобильный:

— Детка, ты не скучаешь?

— Нет, я сходила на уроки…

— Двоек не получила? — Эммануил засмеялся. — Ты меня прости, я пишу… Покушай чего-нибудь. Сегодня пост начался, Валентина сварила овощной супчик, мясо все забрала собачке своей. Я еще позвоню.

Эммануил работал до позднего вечера, не выходя из комнаты. Алена слышала, как он повторял в разных вариантах одну и ту же мелодию. Вот она в мажоре. Вот чуть помедленнее, вот поднялась выше и звучит уже в миноре. Потом Эммануил надолго замолчал, и Алена подумала, что он закончил работу и сейчас выйдет. Но он неожиданно заиграл снова — бравурный военный марш, в котором девушка с трудом узнала все ту же мелодию, на что-то теперь очень похожую. Ну конечно, есть такой мультфильм, про двух любознательных обезьянок… Неужели это он писал к нему музыку? Писатель пишет одну длинную книгу всю свою жизнь, композитор — одну симфонию… или песенку…

Алена в одиночестве выпила чаю, попробовала посмотреть в гостиной телевизор, но услышала, что Эммануил прекратил наигрывать — наверное, ему это мешало. Что-то стукнуло. Может быть, он уронил статуэтку. У него на рояле стояла маленькая черная нимфа, пузатенькая, кривоногая, с толстыми бедрами, огромными висячими грудями и плоским лицом с выпяченными губами. Символ плодородия какого-то африканского племени. А может, он вовсе и не ронял этот символ. А стукнул себе по пальцам крышкой от рояля, потому что в доме ходит чужой. Чужой и не очень честный человек.

Девушка выключила телевизор и пошла к себе в комнату. Она долго рассматривала пейзаж на стене, уверенная, что видела его когда-то раньше. Тихий вечер в голландской деревне. Большой дом, раскидистый дуб, несколько курочек, тропинка, спускающаяся к речке или ручью… И только когда переводишь взгляд на небо, понимаешь, почему такое неспокойное, такое тревожное ощущение возникает от этой картины. По небу несутся огромные, темные, похожие на летящих троллей тучи. Вот один запрокинул косматую голову и хохочет, другой открыл рот, а из него торчит единственный огромный кривой зуб, два других сцепились ногами и бешено крутятся в страшном танце… А на земле — ни ветерка, не колыхнется веточка у дуба, ровненько стоят аккуратные кустики с желтыми цветочками, прохаживаются курочки…

Алена села в кресло и стала смотреть на медленно темнеющее небо. За окном еле заметно качались ветки лип. Наверное, в середине лета здесь чувствуется, как пахнут липы, сладко, томительно… Вид из окна и правда хороший, хоть в этом не пришлось врать… И тихо, очень тихо… Недавно построенные большие дома приглушают звуки мчащихся машин…

Когда девушка проснулась, за окном уже светало. Она проспала всю ночь в кресле. Эммануил укрыл ее мягким клетчатым пледом, а она даже не слышала. Алена сняла плед, аккуратно свернула его вчетверо, положила на застланную кровать. Подошла к окну. Ветки липы с маленькими бледно-зелеными листочками недвижно темнели на светлеющем небе. Алена приоткрыла фрамугу, глубоко вздохнула. Хороший, чистый воздух. Прекрасный район. Как будто не в Москве.

В прихожей Алена привычно взглянула на себя в профиль, на растущий день ото дня живот. На телефонном столике она увидела маленький блокнот и ручку. Чуть подумав, написала: «Простите меня, пожалуйста». Она достала из большой полупустой сумки белый свитер, в котором приехала к Эммануилу, набросила его на плечи. Тихо повернув дверную ручку, вышла и захлопнула за собой тяжелую дверь.

Выйдя на пустынную улицу, она остановилась. Есть что-то необыкновенное в начале любого дня. Самые первые минуты, когда разгорается день… Так редко выходишь в это время на улицу… Даже дворников еще не видно. Вот разве что в деревне женщины на рассвете идут первый раз подоить коров… Интересно, смотрят ли они на небо, когда бегут в коровник с чистым подойником. Скорей всего — смотрят. И поют потом бесконечные песни про что-то очень простое и главное, наивно рифмуя «небушко — хлебушко»…

Алена несколько раз вдохнула полной грудью. Если идти пешком, то как раз к завтраку она попадет к себе домой. У нее останется еще время, чтобы принять душ, позвонить Кире и… просмотреть в памяти телефона, кто звонил за эти дни.

* * *

Абсолютно голый Эмиль лежал на разобранной постели. Лениво нажимая на кнопки телевизионного пульта, он переключал программы, задерживаясь на каждой на несколько секунд. Подняв глаза, он проследил, как Вика в красивой коротенькой рубашонке принесла на подносе сок, кофе, коньяк, орехи, поставила все на столик рядом с ним. Эмиль, с трудом дотянувшись, взял ее за ногу и погладил упругое бедро.

— М-м-м… — промычал он с удовольствием. — Присядь-ка…

— Ты просто как Тарзан сегодня… — засмеялась Вика. Эмиль неторопливо залез ей рукой под рубашонку, продолжая мычать. Вика осторожно села ему на грудь, взяла его руки в свои и нерешительно проговорила:

— Эмиль… Я так хочу ребенка… Мне скоро уже тридцать лет…

— Как?! — испуганно воскликнул Эмиль. — А я думал — двадцать… Мы так не договаривались…

Девушка мягко, но серьезно ответила:

— Мы ни о чем с тобой не договаривались, правда, Эмиль?..

Он попытался сохранить шутливый тон:

— Кое о чем смогли договориться… — и снова запустил ей руки под рубашонку.

— Почему ты так боишься, что я забеременею? — спросила Вика, не убирая его рук.

Эмиль с силой сжал ей грудь, так, что она ойкнула.

— А я не боюсь. Я просто не хочу этого. Ты же не будешь жить вместе с моей Мананой?

Вика, не очень понимая, шутит он или нет, осторожно проговорила:

— Не буду, конечно…

— Правильно. А бросить я ее не могу. Она мне троих детей родила. Как же я ее к старости брошу? И тебя тоже одну с ребенком не оставишь, так? И как быть?

— Ты что, серьезно — про то, что всем вместе жить? А она согласится?

Эмиль кивнул:

— Она женщина ученая — битая. Она все делает так, как я говорю. И счастлива от этого. А ты вот, — он притянул ее к себе, — лошадка норовистая… И очень мне поэтому нравишься… Ты другая, я тебя еще не объездил… — Перевернувшись, он притянул ее к себе. — Я и не думал, что ты хочешь рожать… Ты не помнишь разве, когда ты сама у меня появилась?

— Помню, — тихо ответила Вика.