Книга Рукопись Бога - Хуан Рамон Бьедма

– Мне тоже приходилось в них бывать.

– Возможно, мы даже встречались.

– Приступ ностальгии? – усмехнулась Эрнандес. – Ладно, я пошла.

Ривен провожал девушку глазами, дымя сигарой.

Он задумчиво провел рукой по ее кожаной куртке, брошенной на сиденье. Встал, погасил сигару. Снял шинель. Опять закурил и пошел следом за Эрнандес.

В конце вагона располагались три двери. Парковщик выбрал ту, на которой был нарисован женский силуэт.

Эрнандес сидела на унитазе со спущенными джинсами и трусиками. Увидев Ривена, она вскочила. Волосы на лобке девушки были влажными.

– Мы можем сделать две вещи. Даже три, – заявил Ривен, расстегивая штаны.

Эрнандес с любопытством глядела на него, не пытаясь прикрыться. Даже в этот миг полная достоинства.

– Мы можем продать чемоданы ублюдкам, которые за нами охотятся. Они точно будут довольны. – Ривен приспустил штаны и погрузил пальцы во влажное лоно женщины.

Эрнандес прислонилась к стене.

– Можем отдать их Альваро. Он заплатит, сколько мы скажем, – Ривен вошел в нее и начал двигаться, медленно и грубо.

Эрнандес удивленно вскинула бровь, словно ждала чего-то другого.

Медленно и грубо.

– Есть и третья возможность. Я начинаю подозревать, что в этой истории имеется третья заинтересованная сторона. Мы могли бы спрятать чемоданы и выйти с ней на связь. – Ривен задрал на Эрнандес свитер и лифчик и принялся ласкать ее маленькие упругие груди с розовыми ореолами вокруг отвердевших сосков. – Как бы то ни было, пока не появится еще один чемодан, нам лучше оставаться в игре.

Волосы у Эрнандес под мышками были такими же светлыми и влажными, как на лобке.

Даже в синяке под глазом было что-то невыносимо чувственное.

– Черт, возьми, Ривен, что ты творишь?… Да ты спятил.

Руки женщины скользили по спине парковщика.

Поезд постепенно замедлял ход.

Поезд, но не Ривен.

4

Промокший до нитки и совершенно безумный Пасиано брел к своему магазину по улицам, на ходу менявшим облик и направление.

Он по-прежнему держал руки в карманах и время от времени принимался мастурбировать, не в силах унять жаркой болезненной похоти.

По дороге Пасиано грезил об острове Вентура.

Много лет назад он видел по телевизору документальный фильм о венесуэльской коммуне прокаженных, не желавших считать себя больными. Их тела гнили живьем, но в глазах не было страха.

Пасиано представлял себя затерявшимся в зараженной толпе и был совершенно счастлив.

Опустошенный, голодный, больной. Поглощенный головокружительным зрелищем вселенской бойни. Он шел от одного круга ада к другому, совокупляясь с умирающими старухами, ублажая сифилитиков, лаская увечных, насилуя потерявшихся детей, наслаждаясь близостью смерти…

На улице Калатрава молодая мать, засмотревшись на витрину, выпустила ручку трехлетнего сына, и он остался один посреди мостовой.

Пасиано, еще несколько дней назад окончательно утративший способность рассуждать и подчинявшийся смутным инстинктам, пересек улицу, взял малыша за руку и, не глядя на него, повел за собой. Продавец комиксов спешил вернуться в свою лавку, торопился туда, где обоих ждали падение и гибель.

Дрожащими руками он открыл дверь магазина и запер ее за собой на несколько оборотов. Тихий смуглый мальчонка смотрел на него с доверчивой улыбкой.

Сбросив одежду, Пасиано привалился к заваленному старыми комиксами прилавку, стараясь отдышаться.

Годы, прошедшие до того, как Алеха в последний раз зашла к нему в лавку, теперь казались Пасиано пустыми и бессмысленными. Его пенис был покрыт ссадинами: сувенир на память о путешествии в ад. В соседней комнате ждал ребенок, лучший способ продемонстрировать Богу, что он плевал на свою бессмертную душу.

Пасиано не помнил ни о письмах, ни о потайных местах, в которых ему пришлось побывать.

Утихший было голод стал разгораться с новой силой, и продавец комиксов бросился в смежную комнату, к ребенку.

Мальчишка сидел на столе совершенно голый.

Застывший на пороге Пасиано не мог отвести взгляд от перевернутой пентаграммы на тонком детском запястье.

Мальчик посмотрел ему прямо в глаза. В его взоре была бездна коварства и мудрости.

Ребенок засмеялся.

Так могло смеяться очень древнее существо, прожившее на земле не одну тысячу лет.

Он смеялся.

Смеялся.

Смеялся.

5

Эрнандес запомнила улицы Торребьентоса совсем другими.

Чистота, порядок и достаток, о которых, не жалея сил, заботились прежние власти, сменились полным запустением.

То тут, то там попадались инвалиды в старых креслах-каталках.

Покинутые дома зияли разбитыми окнами.

Отсутствие электричества ощущалось даже днем.

Двое слепых, тип с ортопедическим аппаратом на ноге и опрятный нищий играли в домино на пластиковом столе под козырьком заброшенного кафе. Слепые выигрывали.

Молодой человек в красной пижаме с трудом передвигал ноги, едва не падая под непомерной тяжестью собственного жира.

Старуха покрикивала на двоих бездомных, которые везли ее в тележке из супермаркета, за ними шлепала по лужам слабоумная девчушка.

Карлик провожал прохожих злобным взглядом.

Ривен и Эрнандес, старавшиеся держаться под козырьками и балконами, чтобы не вымокнуть окончательно, не слишком выделялись на фоне городского пейзажа.

Поодаль плескалось грязное море.

Горбатый тип жонглировал зонтиком и одновременно пытался прятаться под ним от дождя.

Эрнандес привела Ривена на улицу, застроенную однотипными бунгало.

– Это точно здесь? – усомнился парковщик, глядя на маленький домик с грязными стенами и полуоткрытой дверью. И тут же заметил на двери украшенную изразцами вывеску «Вилла-Элисея». В глубине дома послышались чьи-то голоса.

В гостиной старик и две старухи лет семидесяти, совершенно голые, пытались разыграть сцену из порнофильма. Они, смеясь, щупали синие от холода тела друг друга и никак не могли возбудиться.

Парень, одна нога которого была обута в ботинок на толстой подошве, чтобы скрыть разницу в длине ног, держал на плече камеру, а опиравшийся на костыли старик с коричневыми родимыми пятнами на лысом черепе выполнял обязанности режиссера.

На Ривена и Эрнандес никто не обратил внимания.

– Твою мать… – прошипел режиссер, потеряв терпение. – На словах вы все гиганты, а как доходит до дела, ни у кого не стоит. Мало тебе виагры скормили.