Книга Мефодий Буслаев. Светлые крылья для темного стража - Дмитрий Емец

– Ну не оратор я, не оратор! – сказала онажалобно. – Давай попробуем по-другому. Сейчас ты пустой стакан, изкоторого только что выплеснули зло. Но проблема в том, что мироздание не терпитпустоты. Если ты не нальешь в свой стакан свет, много света, до краев, тьмавновь вернется в свою нору. И эта новая тьма будет гораздо сильнее прежней.Можно выплеснуть воду, но нельзя выплеснуть, скажем, густой клей.

– Ага! – сказал Меф. – В духе: если один развыдернуть из поля все сорняки, а потом уйти на год, то следующие сорняки будутсильнее прежних, потому что, выдергивая их, я взрыхлил землю для новых?

– Да, – подтвердила Даф с облегчением. –Наконец ты понял. Стоять на кулаках мало. И терзать себя мало. Надо служитьдругой силе – свету. Активно, ежесекундно. Только то дело дает всходы, окотором человек непрерывно думает и которое вскармливает соками своей души. Вобщем, чего попусту переливать из пустого в порожнее? Ты служил мраку? Служил!Теперь послужи свету! Бери меч и сражайся вместе с нами! Тогда не будешьскисать от всякого лунного луча…

Поняв, что последнее предложение было лишним, Даф прикусилаязычок. Меф насупился. Ему не нравилось, когда кто-то указывает, что емуделать. Особенно неприятным показалось ему слово «служить». Оно наждаком докрови сдирало ему слух.

– Хватит, дослужился! Я уже был дворняжкой тьмы. Атеперь не желаю быть дворняжкой света! Я решил быть нейтралом и буду им, –сквозь зубы произнес Меф.

– Кем-кем ты будешь? – не разобрала Даф.

– Нейтралом. Мне отныне плевать на свет, на мрак и наих разборки. Это не моя война. Отныне я сражаюсь только с теми, кто встает напути у меня и у моих близких. Остальное меня не волнует! – громко заявилМеф.

Даф поморщилась, как если бы Мефодий взобрался с ногами натумбочку и с апломбом поведал, что докуривает брошенные бомжами окурки.

– Ты что, ничего не понимаешь? Невозможно бытьнейтралом. Это очередной блеф мрака, что можно быть ни хорошим, ни плохим, атаким условно хорошим. Частично. Хорошим для своих, для кого-то еще, и плохимдля остальных. Чушь это все! Внутренних перегородок для света и мрака несуществует. Они перемешаются, и станут мраком, потому что все, что не свет –мрак. Нельзя уронить в чашу с водой каплю яда, чтобы она отравила только частьводы.

Меф ощутил нечто сродственное испугу. Он редко видел Дафнутакой серьезной. Дафна говорила, глядя не на него, а, скорее, в него. Говорилабыстро, горячо, проглатывая слова. Внезапно она смутилась и махнула рукой.

– А, что я за хранитель! Ничего не умею, ничего немогу! Ни убеждать, ни увлекать своим примером! Сама глупая, неправильная, всебе не разобравшаяся, нелепо влюбленная! Дура набитая, а лезу учить тебя, какстановиться лучше. И еще удивляюсь, почему ты смотришь на меня оловяннымиглазами!

Меф улыбнулся. Он давно подсознательно стремился найти уДафны хотя бы один маленький изъян, пусть крошечный брачок, который бы позволилему любить ее чуть меньше. Не потому, что это было ему необходимо, а дляконтроля чувств, чтобы ощущать себя хозяином положения.

Бесполезно. Даф была так восхитительна, так прекрасна вовсех своих эмоциональных проявлениях, что Меф при всем желании не могобнаружить ничего такого, что показалось бы ему смешным, нелепым иличрезмерным. Ни одной неверной ноты.

Всякий неглупый парень, доживший до шестнадцати лет,понимает, что ни одна девушка не бывает прекрасна двадцать четыре часа в суткитриста шестьдесят пять дней в году. Красота – это внезапное, мимолетное, насекунду вспыхивающее состояние. Исключение из правила, а совсем не правило.

Одна девушка смешна в гневе, другая плаксива, третьяболтлива. Четвертая забавно взвизгивает, когда ругается по телефону со своеймамой. Пятая жадничает по пустякам. Шестая хранит в кошельке фантики от конфетза прошлый год. И так до бесконечности. Человека надо любить не за что-то, авопреки чему-то. Только в этом случае чувство переживет все пинки и взбрыкисудьбы.

«Все правильно! – сказал себе Меф. – А чего яхотел? Глупо обижаться. Надо всегда говорить себе правду. Если ты сегодня нескажешь себе правду сам, завтра тебе скажет ее друг, а послезавтра – недруг».

Меф протянул Дафне руку для примирения.

– Прости! Ты хорошая. Очень хорошая. Это я у тебябестолковый…

Даф подозрительно посмотрела на его руку.

– И ты будешь служить свету? – недоверчивоспросила она. – Не ради меня, а ради самого света, да?

– Ну… Э-э… Я подумаю.

– Думать поздно. Идет война. Да или нет?

Ответить Меф не успел.

Снаружи послышался неясный, вкрадчивый звук. За стекломвсплыло белое пятно лица. Черты в лунном свете расплывались, но глазапоказались Мефу огромными. Нос был прижат к стеклу и казался белой пуговкой.Глазки шмыгали по комнате, кого-то выискивая.

Меф, спотыкаясь, кинулся к окну, рванул раму вначале отсебя, а затем, разобравшись, куда она открывается, на себя. Рама, чавкнув,распахнула четырехугольную пасть окна.

Перед Мефом стоял молодой мужчина с резкими чертами лица,темными сомкнутыми бровями и хорошо развитой мускулатурой, которую подчеркивалаоблегающая майка.

– Эй! Что вам нужно? – крикнул Меф.

Незнакомец молчал, только смотрел на него, мучительно кривя губы.Меф готов был поклясться, что в зрачках у мужчины стоит жирный, мутный, каккуриный бульон, страх. Меф схватил мужчину за плечо, но тот, не сопротивляясь,лишь качнулся как ватный. Такая покорность явно сильного человека удивилаБуслаева, а здравый смысл подсказал, что хватать кого-то, да еще к тому же стояна подоконнике коленями, не следует. Положение стратегически невыгодное.

Меф разжал руку и, отпустив мужчину, спрыгнул с подоконника.Неизвестный все так же продолжал покачиваться, пусто глядя сквозь него.

Затем, точно решившись, он поднес правую руку запястьем кгубам и отрывисто выплюнул какие-то певуче-страшные слова. Послышался хрип.Тело дернулось вначале вперед, затем назад и стало падать, но чудом удержалосьна ногах. Губы посинели. Лицо исказилось. Страх из зрачков исчез. Зрачки сталипустыми и чужими, точно выжженными.

– Дядя, не мешайте тяжелые наркотики с пивом! –назидательно произнес Меф, собираясь захлопнуть раму.

Даф предостерегающе коснулась его плеча.

– Это не нарик, – тихо сказала она.

– А кто?

– Переселенец. Только что он произнес формулуотречения.

Меф недоверчиво моргнул.