Книга Схолариум - Клаудия Грос

Теперь он повернул голову. По красивому лицу Ломбарди все еще блуждала веселая улыбка. Похоже, идея Штайнера ему понравилась, потому что он и сам никогда особенно строго не придерживался правил.

— Ну, магистр Ломбарди, а вам ничего не приходит в голову по поводу этой весьма показательной загадки?

— Конечно, приходит. Вы ищете другую точку зрения? Тогда я вам скажу, что голубка никогда не убивает коршуна. Именно поэтому покойный тоже не был лишен жизни голубкой.

Штайнер наморщил лоб:

— Он не был убит?

— Нет. По крайней мере, не был убит голубкой. Это абсолютно невозможно.

— То есть вы намекаете, что речь идет о чем-то совершенно невозможном?

— Невозможном — да, но в смысле доказательств ничего невозможного не бывает. Нам следует разобраться, в каком случае это могло бы стать возможным. Наверное, именно это и хочет сказать нам преступник. Для этого он и сочиняет свои загадки.

— Невозможное преступление.

— Точно. И все-таки оно произошло.

— Совершенное преступление, — пробормотал Штайнер.

Ломбарди покачал головой:

— Совершенного преступления не бывает. Хотя мы можем вспомнить другое значение слова perfectum[50]. Это конструкция, она существует только в нашем представлении. Все, кто говорит о совершенном преступлении — а таких людей много, — переносят на реальную действительность голую идею. Это возможно, но требует правильного угла обзора. Следовательно, вопрос должен звучать так: что невозможно настолько, что не может существовать вообще?

Все молчали. О манере Ломбарди приводить доказательства ходили легенды, ни у кого не было столь острого ума, как у него. Даже Штайнер готов был аплодировать своему младшему коллеге.

— Да, так что же? — спросил он.

Ломбарди улыбнулся:

— Сделайте несколько предположений, которые практически немыслимы, — обратился он к студентам, которые начали перешептываться.

— Ангел, — сказал один из них, — ангел-убийца.

Ломбарди кивнул:

— Exemplum velut[51].

— Касалла убила звезда?! — закричал следующий.

А третий считал, что трудно себе представить, будто пришел верблюд и ударил Касалла своим тяжелым копытом, а также немыслимо, чтобы Касалл совершил самоубийство, потому что не стукнул же он сам себя горшком по черепу. Маловероятно и то, что от дерева отломился сук, а внизу совершенно случайно проходил Касалл, который потом еще и дотащил собственный труп до колодца.

Так продолжалось довольно долго. Студенты соревновались в выдвижении самых абсурдных идей и слишком поздно заметили, что Ломбарди расставил им ловушку, а тот вдруг громко рассмеялся и поздравил их с наличием буйной фантазии.

— Мы не должны оставлять без внимания тот факт, что такое событие, тем не менее, оказалось возможным, поскольку Касалла, пусть и не известным нам образом, но настигла смерть. Так что оставим ангелов и звезды, а также верблюдов, которые явно не носятся по Кёльну как угорелые.

Штайнер закончил лекцию, бакалавр уже давно бросал на него ядовитые взгляды, потому что являлся убежденным почитателем правил. Наверняка он размышляет, не стоит ли созвать дисциплинарную комиссию и добиться того, чтобы Штайнер наконец прекратил использовать лекции для своих загадочных расследований.

Туман печали надомной наконец рассеялся, я вкусил вид неба, восстановил свою память и попытался разглядеть лицо моей сиделки. Когда я обратил на нее свой взор, я снова увидел свою кормилицу, очага которой пребывал с юности, кормилицу эту зовут Философия. «Как, — промолвил я, — ты навестила меня в моей одинокой ссылке, ты, образец всех добродетелей, спустилась вниз со своего пьедестала? Или же и на тебя пало обвинение, неужели тебя тоже преследуют ложные наветы?»

Ослепленный снегом, густая пелена которого, казалось, накрыла весь город, Ломбарди с закрытыми глазами слушал смех детей, катавшихся на коньках на соседнем пруду. И его меланхолия рассеялась как туман. Как получается, что философия может стать утешительницей даже в самые ужасные часы? Не Бог ли это? Или его помощник? Друг, возлюбленная? Никогда еще Боэций не был ему ближе, чем сейчас, когда предстояло принять решение. Он брел по белому зимнему городу, и на сердце у него вдруг стало так легко, что он готов был смеяться вместе с детишками, резвившимися на пруду. Что могут сделать ему все еретики, все братья свободной жизни, если сам он свободен? Свободен, потому что обладает самой прекрасной и мудрой из всех возлюбленных. Philosophia. Сенека, Цицерон, Боэций — жизнь бросила их в темницу, но они все равно оставались свободными.

Женщины к нему благоволят, а его улыбка способна растопить самые огромные ледяные глыбы. Будь свободен в своем выборе, хочешь — рассматривай всё со всех сторон или не смотри вообще ни на что. Omnes fluit[52]— зачем принимать какие-то решения? Лучше всё бросить. Попробовать попасть в Хайдельберг, там уже несколько лет назад разогнали всех традиционалистов; им постоянно нужны хорошие люди, особенно номиналисты, стремящиеся перевернуть мир. Которые понимают, что любой вопрос уже был задан, любая мысль — помыслена и что каждая конструкция давно приняла свою форму. Они отделили веру от науки и знают, что сулит будущее. Зачем он здесь, где не меняется ничего, только бороды растут и белеют? На углу стоял старик. Его одежда состояла из одних лохмотьев, и видимо, он ужасно замерз. В глубоких глазницах сверкал усталый взгляд. Старик протянул руку:

— Помогите, чем можете, господин.

Ломбарди полез в карман.

— И информацией о студенте, господин.

Ломбарди положил монету обратно.

— Тебе следовало бы прочитать трактат Аристотеля о времени, тогда бы ты знал, что пока еще я не могу тебе ничего сообщить. Так что возвращайся в свой подвал и приходи завтра.

Старик с покорным видом кивнул. Аристотеля он не знал и даже читать не умел.

Обеспокоенный Ломбарди пошел дальше. За ним следят. Теперь уже они не спустят с него глаз. А ведь они способны на всё. Он побрел вниз, к гавани, где люди гуляли по замерзшей реке. Лед был толстый, и здесь тоже дети катались на коньках. С неба лениво светило солнце. У таможенной будки толпились люди. И тут он их заметил: Софи вышла погулять вместе с пышнотелыми сестрами, с матерью и отчимом. Тот не переставал стенать, что от яркого солнца у него болят глаза. Ломбарди подошел. Приветствие получилось скованным, старик захотел выяснить, кто он такой. Софи представила Ломбарди.

— Это коллега Касалла. Знаменитый магистр.

Ломбарди улыбнулся ей: