Книга Крестоносец. За Гроб Господень - Пол Догерти

Многотысячная армия Ридвана наступала двумя колоннами. Турки ожидали, что франки бросятся в атаку, но они не сделали этого, и у турок не было иного выбора, как атаковать самим, рысью. День был пасмурным, и, как написала позже Элеонора в своих хрониках, отчаянная битва не на жизнь, а на смерть велась в унылом и мрачном месте под холодным суровым небом. Турецкие стрелы со свистом рассекли воздух, однако шеренга франков все равно не сдвинулась с места. То там, то здесь пустели седла на конях, а сами кони в панике пятились назад. Но франки твердо стояли под обстрелом, куплет за куплетом распевая псалмы и храбро встречая смерть, сыпавшуюся на них с неба. Наконец турки рванули во весь опор — и франки, пришпорив своих коней, сделали то же самое, подняв щиты и держа наготове пики. Они врезались в турок и опрокинули первую линию наступавших, которая, откатившись назад, вызвала полное смятение и неразбериху в рядах второго эшелона. После этого Боэмунд ввел в бой шестую фалангу, она обошла поле битвы и врезалась в правый фланг противника. Турок не спасли их быстрые кони. Боэмунд косил их, как крестьянин пшеницу, сначала копьем, а потом и мечом, а за ним неслись его рыцари с развевающимися на ветру розовыми штандартами. Атака франков была разящей и безжалостной. Сверкали мечи, рубя врагов, как нож капусту, сея смерть направо и налево. Турки не выдержали и побежали. Франки бросились за ними в погоню. Смятение и паника в армии Ридвана распространялись, будто волны от камня, брошенного в воду. В конце концов Ридван из Алеппо и его командиры бежали, оставив поле боя Боэмунду и его рыцарям, которые штурмом взяли неприятельский лагерь. Взвились черные знамена анархии и вседозволенности. Пленных не брали. Начались массовые казни. А через день Боэмунд выставил на шестах тысячи отрубленных голов, чтобы их могли созерцать жители города.

При известии о победе Боэмунда настроение горожан стало мрачным, Яги-Сиан и его советники были ошеломлены. Однако они все равно надеялись, что голод и болезни одолеют осаждающих. Из лагеря продолжали поступать все более удручающие известия. Чтобы утолить голод, франки ели коренья и варили кожаные ремни. Они набивали свои желудки липким сладковатым мясом павших верблюдов, а также мясом дохлых крыс и мышей. Некоторые из них опустились до людоедства и начали собирать трупы мертвых турок, с которых сдирали кожу и мясо, а потом варили в огромных чанах. Слухи об этой ужасной трапезе быстро распространились по лагерю, и некоторые приходили посмотреть. Раз отведав человечины, злоумышленники уже не могли остановиться и отправлялись на поиски свежих трупов на мусульманское кладбище за городом.

Теодор по секрету рассказал Элеоноре, что «Армия Господа» сократилась до каких-то тридцати тысяч, однако те, кто остался, все равно были твердо настроены на победу, особенно после того как прибыло подкрепление. В порту Святого Симеона пришвартовались корабли из Англии, привезя с собой инженеров и древесину для сооружения осадных орудий. Узнав об этом, Яги-Сиан организовал несколько ожесточенных набегов, но все они были отбиты. Теперь франки пришли к выводу о необходимости блокады всех городских ворот. Они захватили заброшенную мечеть возле Мостовых ворот, отбили атаки турок, выкопали двойной ров и возвели известняковую стену с башней, которую нарекли «Ля Магомери», что на старофранцузском означало «Благословенная Дева Мария». Но это было еще не самое худшее. В горах возле ворот Святого Георгия обосновался Танкред и стал нападать на караваны с припасами, захватывая лошадей и провизию, а потом занял близлежащий нежилой монастырь и укрепил его.

Когда март сменил апрель, в Антиохии поняли, что франки тверды в своем намерении взять город. Все ворота были теперь блокированы и взяты под контроль, и, несмотря на вылазки и дерзкие наскоки турок, «Армия Господа» держалась крепко. В Антиохии стали распространяться страх и паника. Базары и рынки уже не были такими изобильными, как раньше. В городе проживало много людей, и, по мере того как франки сжимали свою хватку, возник недостаток продовольствия. Элеонору и ее друзей перестали приглашать на банкеты. Пища стала дефицитом. Цены поползли вверх. Последствия осады ощущались все сильнее и сильнее. Яги-Сиан прибегнул к запугиванию. Он велел выводить пленных на крепостные стены. От одного рыцаря по имени Рейнольд, взятого в плен во время набега, потребовали, чтобы он отрекся от своей веры. Он отказался и был тут же казнен на городской стене, а его труп сброшен в ров. Потом на парапет вывели и других пленников. Снова их принуждали отречься от своей веры, но они отказывались. Тогда Яги-Сиан распорядился принести хворост; пленников — мужчин и женщин — привязали к шестам и разожгли огонь. Крики несчастных были слышны во всем франкском лагере, однако подобное варварство лишь укрепляло решимость крестоносцев.

А внутри Антиохии Теодор продолжал свою опасную игру. Элеонора пришла к выводу, что он каким-то образом выходил на связь с Боэмундом, потому что на каменистых тропах и водосбросах неподалеку от башен-близнецов часто появлялись люди из отряда «Бедные братья храма Гроба Господня». Теодор много времени проводил с Фирузом, давая ему советы касательно баллист, катапульт и прочих метательных устройств, сооруженных недавно франками. Элеонора жила как в дурном сне. Она проводила свое время взаперти в башне, а всего лишь на расстоянии полета стрелы находились ее любимый брат Гуго и его товарищи, готовые уничтожить тот хрупкий мир, в который она попала.

Жизнь в башнях-близнецах заметно изменилась. Ощущалось присутствие франков у подножия горы Сильпий, а также блокада Мостовых ворот и ворот Святого Георгия. Подвоз припасов резко сократился. Базары опустели. Лоточники уже ничего не могли предложить покупателям, и по улицам города стал расползаться голод. Последствия столь жестких ограничений не замедлили сказаться. Среди армянского населения стало шириться беспокойство; даже Фируз сетовал на суровый режим Яги-Сиана, поговаривая о том, что правителю следовало вступить в переговоры с «Армией Господа» об условиях сдачи города. Хитрый и опытный Теодор запомнил это и стал ждать удобного случая. И вскоре таковой представился благодаря Асмае.

В обязанности Элеоноры входила помощь в стирке одежды. Ее замачивали в чанах, стирали, полоскали, а потом несли в близлежащую оливковую рощу и развешивали на деревьях. Как-то ранним майским утром, когда солнце уже набирало силу, Элеонора воспользовалась этой возможностью и пошла развешивать выстиранную одежду. Вдруг ее внимание привлекло какое-то яркое пятно неподалеку. Оставив корзины, Элеонора тихонько, как в детстве, когда они играли в прятки с Гуго в лесу возле усадьбы в Компьене, стала медленно приближаться к нему. Было прекрасное солнечное утро, в траве пели кузнечики, а в небе — птицы; ветерок доносил приятный аромат полевых цветов. В дальнем углу рощицы Элеонора заметила Асмаю и Бальдура. Любовники, сгорая от страсти, слились в объятиях и страстно целовались. Элеонора почувствовала себя неловко, однако уходить не стала. Она стояла и смотрела, как Бальдур уносит Асмаю в глубь рощи. Словно завороженная, не слыша звуков вокруг себя, наблюдала она за ними, когда они легли на землю и предались любовным утехам. Потом она вспомнила о выстиранной одежде и убежала прочь. Элеонора долго терзалась сомнениями и чувством вины, но потом рассказала об увиденном Теодору. Все то время, которое они были в башне, он держался на некотором расстоянии, изображая из себя мужа, мучимого вожделением, но не имеющего возможности утолить свою страсть. Теперь же он взял Элеонору за руки и нежно поцеловал ей пальцы.