Книга Зверь Бездны - Арина Веста

Егорыч засморкался, незаметно смахивая слезы.

— Я и первую любовь там, в горах встретил, — продолжал Алексей. — Мы тогда вчетвером через горы шли и заблудились. Поперли вглубь, в самое осиное гнездо, их разведчики нас обнаружили, мы драпать и еще хуже заплутали. Припасы кончились, воды нет. Дозы у ребят тоже кончились. Днем валяемся где-нибудь в укрытии, а по ночам пробираемся туда, где иногда постреливают. Девчушка к нам прибилась, грязная, оборванная, но веселая. Говорит, у чечей в плену была. На снайпершу вроде не похожа. Ласковая оказалась и неотвязная, как собачонка. Все «миленькие да родненькие», словно других слов не знала. А парни уже на пределе, четыре дня не жрамши. Очень она нам эти дни скоротать помогала. Мы сначала ее трогать побаивались, когда на операцию уходили, никто не догадался джентельменский набор прихватить, да его бы и на час не хватило. Но когда смерть под боком, всякие там предосторожности теряют смысл. Тащились мы от нее крепче, чем от дозы, и ничего уже не страшно. Потом уже днем шли, ничего не боялись. Покажись боевики, мы бы на них грудью поперли. Про жратву забыли. Для меня она и первой и последней была, теплая такая, мягкая, вся жалостливая, особенно там. Я сдуру думал, выйдем к своим, адрес запишу, если живым буду, разыщу, женюсь, что ли, или уж не знаю как там…

Алексей замолчал, сжал ладонями виски и зажмурил глаза.

— А что же девушка-то? — оживился Егорыч. — Разыскал ее? Что потом-то?

— Что-что? Лучше не спрашивай, отец. Хотя ладно… Вышли мы на заброшенный грейдер. Она у нас четвертой шла, я замыкающий. По всем параметрам это была моя мина. Она была поставлена так, чтобы уже под кузовом взорваться или в середине колонны. Взрыв был такой силы, что нас всех раскидало, но ни одной царапины. Мы ее всю саперными лопатками собрали на плащ-палатку и на гору отнесли. Там камень был разбитый. Какой-то гвардии поручик Апшеронского полка… Под тем камнем и схоронили.

После этого случая я всегда и везде добровольцем шел, поэтому, наверное, и жив остался. Помню под Новый год… никто трупы убирать не хотел. Это же снова под пули лезть. Вот после Нового года — тогда пожалуйста. А у нас так было заведено, что на эту операцию только добровольно, особенно если друг там лежит. Я, капитан и еще двое ползем. Тишина, чечены не стреляют. А потом земля вздрогнула и грохот, там, где наши в блиндаже окопались, — красный дым и тишина.

Но труднее всего в окружении. Днем носу из подвала высунуть не давали. Две ночи мы к своим пытались прорваться через шквальный огонь. Два раза возвращались. Сидим уже неделю. Но вода есть, сухарей по норме на день, но психика взаперти у ребят сдает. А на следующее утро это и случилось: капитан вышел из подвала и стоит на утреннем солнце. Чечены опешили, не стреляют, ждут, что дальше будет. А он посмотрел-посмотрел на солнце, которого не видел несколько дней, и пулю пустил в висок. Я думал, еще несколько дней и все… Ховаешься в подполье, как крыса. Кажется, выйти бы глотнуть ветра, на солнце поглядеть и… умереть. Я до сих пор не знаю, что эта была за война.

— Да, парень, а я свое под солнышком-то отгулял… Тоже вроде, как в окружении… До весны бы дожить, до светлых дней.

— Доживешь. Мы с тобой, батя, еще на глухариный ток пойдем. Не стрелять — слушать.

— Не дожить мне… Подарок тебе хочу сделать: денег я припас. Сначала копил на новый дом, потом на похороны, а теперь уж ничего мне не надо. Гроб я смастачил, на чердаке под сеном спрятал. Пусть дожидается. Слушай: скопил я по мысли моей на машину, может и не новую, но справную. Деньги эти в сундуке моем найдешь, под смертной укладкой. Все тебе отдаю. Вот купишь какую-нибудь колымагу на широких колесах, на Грине женишься, я же вижу, как она на тебя глядит. Так глазищами и полыхает.

— Спасибо. Только машина мне не нужна. На ней по лесу не поездишь.

— Дом отстроишь. Добром прошу, возьми! Ты душу мою пригрел в стариковском одиночестве, и я тебе отплатить хочу.

Алексей так и не осмелился сказать старику, на что решил потратить деньги. Сколько помнил себя, он всегда мечтал о белой лошади. Этот конь приходил на зов, как забытый тотем его племени, и из мрака родовой памяти вылетал широкогрудый красавец с волнистой гривой и косматым белоснежным хвостом, и эта детская блажь не умирала в Алексее, и даже сны снились рыцарские, где копье и белый конь были его единственными спутниками.

Цыганский дом одиноко стоял на взгорье за Ярынью. Издалека был он похож на замок, украшенный коваными решетками, балконами и флюгерами, в виде скачущих в разные стороны лошадок. Позади дома был пристроен широкий двор, за ним выгон, со всех сторон огороженный поскотиной, где цыгане пасли своих коней и кобыл.

Никакого барыша лошади не приносили, но оставались рядом с домом, как символ будущих кочевий, без которых цыган — не цыган. Последнее время цыгане начисто забросили торговлю тряпками и косметикой и теперь, не особенно таясь, торговали «белым зельем». Цыганки «шовихани» регулярно навещали столицу, где их «черный глаз» и знание психологии глупых и нервных «горгио» немало способствовали процветанию оседлого табора. Обитатели дома пользовались дурной славой среди аборигенов. Уже одно то, что на окраине вымирающего и стремительно дичающего городка высился белокаменный особняк, настораживало и отвращало ярынцев, сохранивших остатки примитивной добропорядочности. Цыганские выселки были в глухой осаде, несмотря на то, что жили цыгане подчеркнуто законопослушно, тщательно оберегая свои племенные тайны.

Единственным «горгио» вызывающим уважение цыган, был не местный участковый Петров, а лесничий Алешка. Причиной тому стало забавное событие в ярынском лесу, оставившее глубокий след в местном фольклоре.

Известно, что цыгане с особым чувством относятся к двум живым существам: медведю и лошади.

Медвежья охота прежде была занятием опасным, почетным и в некотором роде необходимым. Еще сто лет назад медвежий род доставлял немало беспокойства жителям лесного края. Медведь и скотину задирал, и овес молочной спелости травил, пасеки громил, случалось, что и на людей шел. А теперь, когда и зверь измельчал, а человечишко и того паче, а убойная сила всех видов охотничьих вооружений выросла непомерно, превратилась медвежья охота в праздную, почти царскую утеху любимцев жизни.

О том, что в заказнике появился медведь, долгое время знал только Егорыч. Зверь был пуганый, человечьи тропы обходил далеко. Но верная примета медвежьего обиталища — разворошенные муравьиные кучи, свалки темного звериного назьма — попадались леснику все чаще.

В ярынский лес медведь пришел осенью и сразу после Покрова залег в берлогу, под выворотень. А по весне вывела медведица на первое солнце двух криволапых медвежат. Однажды во время обхода Алексей полюбопытствовал на громкое урчание и причмокивание в зарослях лесной черемухи. Привалившись спиной к обомшелой лесине, медведица совершенно по-человечьи кормила двух сосунков, придерживая их лапами, чтобы не скатились. Взгляд зверя, разнеженный и лукавый, растрогал Алексея.

Летом вокруг Ярыни частенько кружили вертолеты. Это губернское начальство любовалось красотой и необъятностью своих владений. Во время облета чей-то алчный глаз заметил сигающую через болото медведицу.