Книга Серебряная река - Бен Ричардс

В эту ночь я остаюсь в комнате для гостей у Клаудио и, лежа в постели, вспоминаю дневной разговор. Я думаю о Розе Люксембург и о том, как ее избитое тело было небрежно сброшено в замерзающий канал. Шлеп! Страстный человек с острым умом с помощью приклада винтовки капрала превратился в нечто плавающее в воде. Я вспоминаю комнату гостиницы в Буэнос-Айресе с дешевой развевающейся занавеской, комнату, которую я никогда больше не увижу. Я думаю о том, что пропажа без вести сверхжестока – этим способом умышленно наносят максимальный психологический урон тем выжившим, которые могут лишь в воображении представлять себе судьбу потерянного ими любимого человека. Нет сомнений, что Сильвия страдала от боли, унижения и страха. Но я не знаю в точности, как она страдала, и мне представляются ужасные видения, которые, возможно, не преувеличены.

Сведениям о том, что ее поместили в военно-морское училище мотористов, можно доверять. Их передал человек, который провел с ней несколько минут и которому она прошептала свое имя и национальность: «Меня зовут Сильвия Ортес. Я уругвайка». Она была сломлена, по словам свидетеля, она была уже сломлена. Она была hecho pedazos[72]. И когда я услышал эти ужасные и точные слова, внутри меня тоже что-то сломалось – раздался стук копыт лошадей, устремившихся в разные концы пыльной площади, – и я знал, что эти осколки уже никогда не удастся снова соединить воедино.

Никаким Харальдам Эдельстамам не было позволено посещать военно-морское училище мотористов и бичевать палачей, не было даже майора Лавандеро, на чью человеческую совесть можно было воздействовать. В этом заведении любили избавляться от людей – после жестоких пыток, проводимых ради удовольствия, а не для получения информации, – сбрасывая их ночью с самолета над устьем реки. Часто пленники были еще в сознании, и следы пальцев вокруг люков самолета свидетельствовали об их отчаянной борьбе за жизнь, – они тщетно размахивали непослушными руками и ногами, не желая лететь в эту ужасающую темноту.

Так что пусть мой сын считает меня наивным и старомодным, пусть тюрьму Пунта Карретас превращают в торговый центр. Пусть люди, занимаясь покупками, не замечают зарешеченные окошки и переходы для охраны; пусть говорят о всеобщем примирении и залечивании ран. Генералы становятся пожизненными сенаторами, и только несколько безумцев воет от ярости. Но мне все равно, если люди больше не хотят об этом слышать, если им от этого слишком грустно, если это их утомляет, подавляет или они все это уже слышали. «Какой смысл дальше говорить об этом? Да-да, смените пластинку». Торговый центр был раньше тюрьмой. Серебряная река полна трупов. Ребенок, размахивающий ранцем, был украден у своих настоящих родителей и продан другим. А по улицам ходят те люди, которые это сделали, – разговаривают, смеются и не чувствуют раскаяния; те, кто наносил удары; те, кто взял накачанную наркотиками, сломленную пытками молодую женщину и выбросил ее, надев на голову мешок, из люка самолета в море. Это не просто фотография; женщину звали Сильвия Ортес, и она была уругвайкой. Я смотрел на нее спящую, я трогал изгиб ее спины, я слушал ее рассказы о детстве. Она никогда не вернется ко мне, но она сделала меня тем, кто я есть.

Я вылезаю из постели и бреду на кухню за стаканом воды. Тихонько проходя по квартире, я слышу шепот и смех Эмили и Клаудио. Я слышу, как Эмили смеется и говорит: «Т-с-с, твой отец услышит». А Клаудио отвечает: «Даже если услышит, не обратит внимания. Он, наверно, вспоминает еще какие-нибудь песни, чтобы научить тебя им. По-моему, он в тебя влюбился». А Эмили смеется и говорит: «Прекрати. Он очень интересно рассказывает». Потом я слышу их движения, дыхание и первые слабые звуки наслаждения, быстро прохожу в кухню и закрываю за собой дверь, чтобы не слышать.

Я знаю, что не должен обижаться на молодых за этот разговор, они не желают мне зла, но я испытываю болезненное ощущение, словно меня унизили и предали. Как ни странно, меня больше огорчает ответ Эмили, хотя я думаю, что у девушки не было намерения показать, что я всего лишь старик, знающий интересные истории, просто она так выражается. Сам иногда попадаю в неловкое положение, плохо выразив, что имею в виду. И все же я задет. Я наливаю в стакан воду и стою у окна, глядя на огни зданий, преломляющиеся в темной воде реки там, где днем плескали веслами и перекрикивались гребцы на каноэ. И я знаю, что, несмотря на мое горячее желание отомстить, на все мои излияния гнева, я всего лишь усталый, стареющий и беспомощный человек, разглядывающий свое седеющее отражение, одолеваемый мечтами и воспоминаниями. История неумолимо движется вперед; мертвецы мертвы, а молодые обнимают друг друга и смеются над теми, кого считают спящими.

Визит в тюрьму

Проснувшись, Ник стал размышлять о том, как ему добраться до тюрьмы Уондсворт. Так просыпаться он очень не любил – с утра пораньше уже проблемы. Обычно это происходило, когда у него появлялись финансовые заморочки, особенно если он слышал, что утром приходил почтальон и не сомневался, что на коврике лежит тощее письмо из банка или жирный счет к оплате. Еще хуже, если обнаруживался какой-нибудь недосмотр в телепередаче, когда он забывал что-то выяснить или проверить. Тогда Ник мучился и испытывал глубокое раздражение, потребность как можно скорее разрешить проблему.

Кейтлин пошевелилась во сне. После происшедшего обмена резкостями по поводу дела Рона Драйвера их отношения стали несколько прохладнее. Ник по-прежнему был рассержен ее вмешательством и заявлением, что он недостаточно серьезно относится к делу.

– Который час? – пробормотала Кейтлин.

– Семь. Пойду посмотрю, проснулась ли Роза. Нужно накормить ее завтраком.

Во время завтрака Ник думал, как ему лучше всего добраться до тюрьмы, потому что машину он на весь день оставлял Кейтлин, чтобы та отвезла Розу в детский сад по дороге на работу. Ник пришел к выводу, что придется разориться на такси, чтобы покончить со всем этим делом как можно скорее.

– Слушай, Ник, – Кейтлин говорила отрывисто, но довольно спокойно. – Это сборище в Шордиче вечером – я вполне могу его пропустить. Мне хватит на вечер телевизора и разбора бумаг. А ты съезди.

Роза должна была после детского сада вернуться к Марианне, и Ник надеялся куда-нибудь выбраться. Уилл пригласил их с Кейтлин на вечеринку в Шордиче, пообещав, что там будет хорошо. Ее устраивали в огромном чердачном помещении, где должно быть немного народу и прохладно. Ник собирался поговорить с Уиллом и уж точно не хотел оставаться вечером дома после депрессии, охватившей его накануне.

– Там не будет заумных споров, – ответил Ник. – И народу будет мало. Мы можем пойти и немного выпить. Ты уже и так прошлый раз смотрела дома телевизор и разбиралась с бумагами. Не надоело?

Он был готов услышать от Кейтлин резкость, но та, видимо, твердо решила быть спокойной, особенно на глазах у Розы, которая играла молоком в своей тарелке с кашей и заливала его ложкой обратно в кастрюлю, так что большая часть уже вылилась на стол.

– Прекрати… – резко сказал Ник. Кейтлин вытерла молоко и взлохматила Розе волосы. Девочка недовольно посмотрела на отца.