Книга Ближний берег Нила, или Воспитание чувств - Дмитрий Вересов

— Я хочу, но не могу, оно само ускользает…

— Ты здесь! — твердо приказала Татьяна. — Возьми мою руку, ощути ее тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай о том, что осталось там, за порогом… Теперь выдохни и сразу затянись, вот…

Прозрачная сигарета, которую она поднесла к его губам; обрела относительную материальность лишь на третьей затяжке. Поверхность клавиши стала ровной и твердой.

— Ну вот, — с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее белых пальцев и заглянул в ее золотистые, искрящиеся смехом глаза. — Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот вкус. Совсем недавно.

— Верджил в столовке оставил, а я подобрала — Она показала ему пачку с кабаньей головой — Спой еще чего-нибудь, пожалуйста.

— Что? Свое или чужое?

— Свое, разумеется.

— Да у меня все такое… не очень соответствующее этому месту. Как бы опять назад не утянуло.

— Тогда давай мое. Посвящение нашему «Сладкому дому».

— Но я же не знаю…

Она усмехнулась и щелкнула пальцами.

— Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу.

И действительно, даже не успев удивиться, он без малейших колебаний отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал:

Снова под балконом с серенадой

Я стою в своем плаще старинном,

И свежей глотка амонтильядо

Сень дубрав, где зреют апельсины

— В ночь бежим, где трепетные звуки

Изольются в пламенном фанданго,

Где струятся пламенные звуки,

А река струится соком манго.

Она чуть наклонила голову и подхватила — чисто, звонко, весело:

Перебор гитары шестиструнной

Растревожил душу девы юной.

Голос твой, Диего, меня манит вдаль,

Как в топленом сахаре миндаль…

В искрометном географически-гастрономическом дивертисменте они пробежались по странам и континентам, и каждому куплету вторили сильные, отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения — французский шартрез, венский апфель-штрудель, вязкая греческая халва и рассыпчатый тульский пряник с терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса.

Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился — он даже не заметил, что во время их номера музыкальный салон наполнился народом.

Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах, на диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля.

— Забойно, браток! — выразил общее мнение высокий стройный негр в красно-желто-зеленом балахоне и с немыслимо сложной системой косичек на голове.

— Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. — Он похлопал Нила по плечу. — Еще что-нибудь сбацаешь?

— Попозже. Устал немножко.

— Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей?

Он уселся на освобожденный Нилом табурет и ловко, сноровисто заиграл небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт.

Не привлекая к себе внимания, Татьяна отошла от рояля, неспешно приблизилась к дверям в столовую. Нил тем же манером последовал за ней.

Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди.

— Там, в нижнем мире…

— Он не нижний, — мягко поправила она, не отнимая руки. — Он просто обыкновенный.

— Хорошо. Там, в обыкновенном мире, рядом с тобой я смешон, жалок, недостоин твоей благосклонности…

Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и Нил поспешно заглотил остаток фразы. Она молчала и с улыбкой смотрела на него.

— А здесь? Здесь и сейчас… Скажи мне, здесь ведь все иначе?

— Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким… Но ты прав — здесь все иначе.

— Что же, выходит, я могу надеяться?..

— Возможно все. — Она пожала плечами.

— Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее губы.

Она чуть отвела лицо, подставив щеку.

— Сейчас — это где, милый? — услышал он ее шепот. — Здесь — это когда?..

Мир Занаду закружился и поплыл, истончаясь…

— Постой… — прохрипел он.

— Охотница твое согреет ложе… Она ждет, Антиной… Ступай…

Нил отпрянул от окна, тряся головой. Что это было, Господи, что это было?

Капризное воскрешение дурманного видения более чем восьмилетней давности? Или лукавая подстановка, отыгранная расшалившимся подсознанием? Доводилось же и прежде видеть яркие сны, уноситься в мечтах… Но чтобы так далеко, так ярко, так вещественно?! Тотально! Органолептически истинно! Видел, слышал, вкушал и обонял. Еще стоит во рту вкус верджиловой сигареты… И все же — зов прошлого или сигнал из будущего?..

— Я молод, здоров и свободен, — шептал Нил Баренцев, вглядываясь в тусклое раннее утро. — Я молод; здоров и… Но буду свободен! Хочу быть свободен, черт побери!

Но память отпускать не спешила… Антиной… Анти-Ной, поленившийся построить ковчег и теперь утопающий в безбрежном океане памяти…

IV

Пробудившись, Нил долго-долго не мог сообразить, где находится. Он лежал, поджав ноги, на узкой короткой койке, накрытый тонким серым одеялом. Поверх одеяла лежала куртка, в которой он пришел… Куда? В общежитие студгородка, куда ж еще. Когда? Судя по тусклому свету, сочащемуся из невидимого отсюда окошка, вчера. Вчера… И где же он оказался теперь, куда забрел? «Ни черта не помню…»

— подумал Нил и заставил себя приподняться.

Далось это с трудом. Ничего особенно не болело, но слабость была сверхъестественная. Слабость и холод, и нежелание что-либо делать. Накрыться бы чем-нибудь потеплее и лежать, лежать, ни о чем не думая…

Он окинул мутным взглядом комнату, пытаясь по каким-то внешним приметам определить, где он. Первыми бросилась в глаза книжная полка, а на ней — два стакана, до половины заполненные топленым воском, потом — красный коврик на противоположной стене, верхний край зеркальной рамы, стол, посередине которого красуется блюдо с дынными корками, кресло, развернутое теперь к окну… Выходит, никуда он не забредал, так и завалился в чужой комнате, отрубившись от какой-то дряни, закапанной в нос… Господи, что могла подумать о нем Линда? А Ринго?

Мнение Джона его не особенно интересует…

Нил застонал и встал на ноги, попав левой в собственный расшнурованный ботинок. Второй ботинок лежал рядышком, уткнувшись высоким голенищем в мятую серую кучу брюк. Нил поспешно вытащил брюки — новенькие, модные клеши, тщательно отпаренные вчера, — озираясь, натянул их, дрожащими пальцами застегнул пуговицы… В общем, погуляли… Мать с бабушкой, наверное, с ума сходят, ведь не позвонил даже. Теперь предстоит объяснение. И в университете… Блин, а ведь студенческий его на вахте и, если верить вчерашней сердитой тетке, уже сегодня будет передан в деканат для дальнейших разбирательств. Во влип!