Книга Если женщина просит - Михаил Серегин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я слушаю!
– Алексей? – наконец разродился первым словом субъект на том конце связи.
– Нет, Алексей не может подойти.
– А кто же тогда… гр-р-р… говорит?
– Аня. Это кто?
– Эт-та-а… это Макеев. Дворник.
– Макеев? А откуда вы знаете номер телефона?
– Так Евдокия Иванна сказала. Алексей просил найти книжечку коричневую. С застежкой. Так вот, я ее нашел. В листьях, проклятая, сховалась и лежит себе…
– Книжечку? – равнодушно произнесла Аня. – Книжечку можете оставить себе.
– Ну-у-у, – разочаровано протянул «виртуоз метлы» и «санитар каменных джунглей». – Зря вы так, Анна. Я искал, старался… ик! А вы-и-и… Интеррресная книжечка! Дневник тут… прямо детектив писать можно, – продолжил голос. И Аня поняла, что в органайзере Кислова оказался его личный дневник.
Она внезапно подумала, что до сих пор не знает, кто убил Юрку. Явно не Вайсберг и не Андроник. Дамир? Вряд ли. Конечно, теперь это было не важно, после всего, что уже сделали с ней и с Алексеем.
Но ведь все началось именно с этого – с убийства Юрки Кислова.
– Хорошо, я приеду, – быстро сказала она. – Жди, Макеев.
Аня остановилась перед знакомой обшарпанной дверью с криво навинченными цифрами «26» и решительно постучала.
Как ни странно, открыли сразу. Не Мальков, как в прошлый раз, а сам дворник Макеев. На этот раз он был куда трезвее, хотя цветовая гамма широченной добродушной физиономии осталась неизменной – багрово-красный фон, синеватый нос с сизым отливом и светло-синие глаза.
– А-а, проходи, – сказал он. – А где твой… этот? Алексей?
– В больнице, – сквозь зубы ответила Аня.
Макеев скроил сочувственную мину и пробормотал:
– Ну вот, как человек посимпатичнее, так тут же с ним что-нибудь случается. Вон Мальков, пропойца, летом свалился с балкона. Пятый этаж, а он только ногу поцарапал, майку порвал об дерево, за которое зацепился, да нос разбил. А потом встал за пивом пошел, алкоголик.
Аня прошла в прихожую и спросила:
– Где он?
– Да вон, – сказал дворник и пальцем указал на Малькова. Тот стоял перед зеркалом, поворачиваясь к нему то правым, то левым боком, поправлял очки и бормотал, попеременно то грозя самому себе пальцем, то тыча им в отражение:
– Я н-не позволю ему чинить б-безобразия! Я – интеллигент!
Быстро он успел нажраться. Всего полчаса прошло с того момента, как Макеев позвонил Ане на мобильный.
– Вот он! – повторил Макеев.
– Да я не про Малькова, – сказала Аня. – Органайзер где?
– А я и говорю – вон! У зеркала лежит.
«Он», светло-коричневый органайзер, был раскрыт примерно посередине и лежал рядом с опустошенным стаканом. Если судить по тому, что стакан стоял на томике Бродского, пил из него Мальков.
– Сколько с меня? – спросила Аня, в кармане которой было двести с небольшим рублей.
Макеев расплылся в широкой улыбке.
– Я с дам, – на этом месте он аж дернул от усердия короткой толстой ногой, – я с дам денег не беру. Я с дам…
– «Сдам, сдам»! – вдруг рявкнул выписывающий перед зеркалом пируэты Антоша Мальков. – Так иди – сдай! Там в комнате уже с полсотни бутылок накопилось!
– А еще интеллигентом себя называет, – резюмировал Макеев, укоризненно глядя на хозяина квартиры. – Да вы проходите, Аня. Выпить… будете?
– Выпить – буду, – в тон Макееву ответила Аня и, подойдя к зеркалу, взяла органайзер Юрки. Тот был изрядно потрепан и покоробился от воды, но в целом оказался в весьма приличном состоянии.
Аня присела на диван и стала перелистывать органайзер. Макеев прыгал рядом и напевал ей что-то на ухо, а потом умчался на кухню – очевидно, за закуской, справедливо полагая, что предложить даме занюхивать самогон рукавом будет не по-джентльменски.
Аня перелистнула еще несколько страниц и увидела то, что ей было нужно. Нужно… не в том смысле, что в самом деле нужно, а что было наиболее интересно.
Последние дневниковые записи Юрки.
«14 ОКТЯБРЯ. Я не знаю, когда все это кончится. Да кажеца оканчательно разваливаюсь. Так глупо, что хочеца умирать в двадцать четыре года. До дня рождения то я доживу, но вот дальше врятли стоит. Зачем это надо?
Партия придет семнацатого или восемнацатого. Пока по электронке Борисыч не скидывал. Какая мне разница если я твердо решил что пора спускать занавес…»
Аня подняла голову и увидела, что Мальков перестал кривляться перед зеркалом, а усердно наливает себе самогону из почти пустой – чуть теплится на донышке – мутной трехлитровой банки. Она глубоко вдохнула и подумала, что никогда не предположила бы, что Юрка Кислый может так поэтично написать: «пора спускать занавес».
«До дня рождения я доживу, но вот дальше вряд ли стоит». О чем это он?
«…мне всегда хотелось увидеть ее, я знал что это так просто потому что он ничево мне нескажет если я попрошу и скажу, что отдам за нее все что непопросит. Иногда даже кажется что не все телки такие глупые как моя безмозглая шваль Катька. Когда я видел ее в Аттиле то думал что Катька не стоит и ногтя даже несмотря нато что она, дочь банкира. И кто бы мог подумать что это так хорошо – подумать, что даже мне Юрке Кислому не надо теперь смеяться над словом „любовь“?»
Аня прикрыла органайзер, а вслед за этим прикрыла и глаза: она поняла, чьего ногтя не стоит Катя Вайсберг, она поняла, о ком идет речь в дневнике.
«15 ОКТЯБРЯ. Я все решил. Хватит. Меня проводят красиво. В конце концов хоть что то в жизни будет по настоящиму красиво. Я попросил своего друга, чтобы он завтра исполнил мою просьбу. Ничего страшного. Никто его не поймает если сюда конечно не заглянет а это вряд ли.
Леонид и Миша выпустят его или устроят акцию прикрытия, так что все будет нормально. А я красиво придумал. Даже умирать не страшно. Когда наконец то получаешь в полное владение ту женщину которую никак не можешь выкинуть из своей памяти когда она извивается под тобой, пусть даже от отвращения но это уже все равно потому что в момент когда мозги плавятся от оргазма и кипят и свистят, как чайник поставленный на плиту, выбить эти мозги – не больно.
А Вайсберг, наверно, скоро спровадит меня в психушку. В ту же самую, в которой куролесила его гребаная дочка наркошка блядская.
Или вовсе прикажет убрать. Я ему уже не нужен.
Недождешься жид.
Пусть так и будет. В конце концов я просил его еще и потому что милосердие – это его профессия. Пусть считает что это такая форма отпущения грехов».
– Господи! – пробормотала Аня. – Значит, Юрку… значит, его никто не убивал. Он сам попросил какого-то своего друга, а два охранника были в курсе и потом сбежали?
