Книга Апокалипсис 1920 - Вика Вокс

себя угнетённым, слабым и ничего не значащим человеком. Мне стало казаться, что я достоин того, что получил. Что я больше, чем обычный человек. А сами мои благодетели… Не такие уж и безупречные, божественные существа?

Да, во мне было мало сомнений насчёт того служить им или нет, пока они не вмешивались в наши дела. Однако, когда всё же вмешались, мне стало ясно, что больше мне с ними не по пути. Что они недостойны того, чтобы властвовать. Потому что были не так уж и сильны. Когда я встретил странного гостя в нашем мире, что поведал мне о смертности богов, мне окончательно стала видна их слабость. Их страх. Это была моя личная революция против сил, что образовали этот мир. Радикальный пересмотр самого понятия того, кому быть богом, а кому нет. И мои ближайшие друзья согласились на этот пересмотр.

Поэтому я сочувствовал революционерам на своей северной вотчине. Я чувствовал в них что-то родное. Да, их цели и идеи были несколько менее… глобальными, чем мои. Более того, они даже не знали, что сражаются не в своей войне против моих марионеток, чтобы заменить их на другие марионетки, тоже мои. Но сами их порывы, сама их благородная цель… Они вызывали симпатию и уважение.

Да и я не знал на самом деле, нахожусь ли я на самом верху или тоже являюсь всего лишь муравьём под чьей-то огромной лупой. И даже не понимаю, что за мной наблюдают и заранее строят мою судьбу. По крайней мере, появление Вигиланта в какой-то мере натолкнуло меня на эти подозрения. А уж все эти истории про судьбу, как про какого-то демиурга…

В силу своего властного положения, я встречался с разными сущностями… Представлявшими собой что-то даже более великое, нежели Ванджина. И да, это заставляло меня ещё больше сомневаться в своей верности. Все эти зеленоглазые демоны, представители цивилизаций за гранью моего понимания, не имеющие конкретного вида заключатели сделок и прочие, прочие, прочие. За столько лет, я видел их немало. Но в том же Вигиланте было что-то… Иное?

Он казался служителем закона в хаосе высших сущностей. Неумолимого и безжалостного закона. Такого, как… судьба. Моя судьба была проста: править. Я не был рождён для этого, но жизнь меня привела именно к этой роли. Жизнь, а не Ванджина. Да, они дали мне призыв на сбор на мысе Миф-тёнгр. Они познакомили меня с шаманами с других краёв Земли. Но всё остальное мы делали сами.

Мы организовали наше общество и сделали его тайным органом управления мира. Мы принимали основные решения, и мы же сталкивались с их последствиями, пока Ванджина сидели себе у своего дерева в реальном мире и лишь изредка отдавали приказы. Мы были настоящей властью. Мы даже бессмертие себе добыли сами, без помощи наших покровителей, с помощью проклятия одного из членов совета, Либеччо.

Да, у этого психопата, решившего, что будет весело перебить народы, из которых он вышел, была крайне полезная функция в совете. Он, с помощью силы клеточной регенерации, делал нас не только вечно живыми, но ещё и вечно молодыми. А потому все считались с накатывавшим на него кровавым безумием.

Хотя, учитывая на то, что он вышел из древнего населения Мезоамерики, где вовсе не считалось зазорным убивать толпы рабов ради того, чтобы умаслить богов и отложить апокалипсис… Ну, есть причины, по которым он является таким. Думаю даже, есть причины, по которым он трагически заявляет, что Великая Война, как глобальное жертвоприношение, лишь немного отсрочила грядущий конец света. Что вот в этом, тысяча девятьсот двадцатом году он и случится. И ничто больше не сможет ему помешать.

Ха! Кому апокалипсис, а кому и освобождение. Так было всегда. Для меня — довольно скорая, по моим нынешним меркам, смерть всех тех людей, которых я знал при жизни в миру, оказалась глотком свободы. Я перестал связывать свою судьбу с одной лишь Австралией. Нет, мой путь теперь лежал рука об руку со всем человечеством. Я сочувствовал людям со всей планеты и заботился обо всех, о ком мне позволяла заботиться ситуация. Да порой надо было лить кровь, моря крови. Но кому от этого стало хуже? Безмолвным мёртвым, которые позднее возродятся. Или живым, которые прекрасно продолжали жить благодаря жертвам? Я думаю, ответ вполне очевиден и прост.

Что-то среднее между свободным и заботливым мной, и привязанным к старой культуре Либеччо, представлял Зефир. Он был рождён среди строителей мегалитов на Британских островах и всё ещё чувствует родство и в Англии, и в Уэльсе, и в Шотландии. Однако, мне кажется, что он всё же несколько утратил эту необъяснимую связь, делающую нас слабее. Он избавился от всего, что цепями держало бы его у земли и взмыл, вдохнув того же сомнения в божественном, что и я. И с этим новым воздухом свободы, он смог ощутить ту же заботливость, какая есть и во мне.

Мне очень нравится, что когда он поймал Йозефа, то он же его и великодушно пощадил. И даже получив дробь в спину, не так уж и сильно обиделся. Когда он в последний раз действительно сильно обиделся, двести тысяч буров согнали в концентрационные лагеря, где над ними жестоко издевались. Так что его текущая обида очень и очень милосердна.

Хотя он и не мог поступить по-иному, ибо оба чекиста были полезны для наших целей, а миссия опоссума состояла лишь в том, чтобы помочь им разделать с Котовым, играя наёмника. Всё же мне кажется, что не такой уж он и жестокий. Он искренне помогал и арабам, когда в очередной раз решил сыграть британского агента на ближнем востоке. Он же сам, на деле, заботился о своих людях. Даже когда мог бы кинуть их на произвол судьбы. Поэтому мне не было боязно передать ему в фиктивное ведение даже свою Родину, которую он потом, довольно милым жестом, назвал в честь меня.

Я просто знал, что ему можно доверить и довериться лично. Что-то такое же я чувствовал и в Феликсе. Он был наивен и слаб. Более того, он был лишь очередным инструментом в моих руках. Но избавленный от цепей своего наследия и одарённый куда большей ролью, нежели та, для которой он был рождён… он напоминал мне самого себя в прошлом. И этим был мне симпатичен ничуть не менее, чем Зефир. Я чувствовал себя наставником, примером и в то же время, вынужден был безбожно ему врать. От чего мне становилось