Книга Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

идти в кассу, как вдруг с осуждением самого себя вспомнил, что поругался с Вероникой.

Покупка не состоялась. Он радостно подумал, как будет потом рассказывать об этой несостоявшейся шкатулке с ликом русской лубочной красавицы — но ради этого вряд ли стоило мириться.

Мы живем с ней двадцать лет. Прожили ни шатко ни валко. Ни верности, ни дружбы не нажили. Почему? В чем корень?

Что выше — характер или судьба?

Аркадий Миронович при случае любил сделать на этот счет личное заявление:

— Моя судьба банальна как крупноблочный дом, — говаривал он, смотря на собеседника чистым взглядом. — А характер получился нетиповой.

Если справедливо утверждение о том, что наша старушка-земля держится на трех китах, то столь же верно то, что нетиповой характер Аркадия Мироновича держался на трех изречениях.

— Человеческое сердце является самым точным прибором на свете (I).

— Правда выше сплетен (II).

— Ничто так не размагничивает, как головотяпство (III).

Впрочем, это были домашние лозунги для складывания характера. В рабочем же кабинете Аркадия Мироновича висел определяющий стимул, собственноручно начертанный им на полосе ватмана розовым фломастером. И этот стимул направлял всю деятельность Аркадия Мироновича.

— Мир победит войну!

На противоположной стене висел портрет Бенджамина Спока с его дарственным автографом.

Если же мы обратимся к судьбе, банальность которой была провозглашена Аркадием Мироновичем не без лукавства, то перед нами предстанут четыре типовых блока, как наиболее выразительные для данного поколения. Эти блоки: школа — война — институт — работа.

Каждый типовой блок в свою очередь как бы складывается из типовых деталей, выпускаемых судьбой со своего бессменного конвейера. Набор деталей достаточно велик, но вместе с тем они выпускаются по определенному и словно бы в высших инстанциях утверждаемому эталону.

Школа. Этот блок открывается трогательной историей о любимом учителе, пробудившем в русоголовом мальчике (девочке с косичками) первый интерес к литературе (биологии, физике и т. д.), что и определило впоследствии выбор жизни. Сюда же примыкает новелла о первой влюбленности, о первой измене друга и первой преданности (добавляется по вкусу). Тут все первое — и оттого как бы не бывавшее раньше — так ведь и действительно не бывавшее, и потому это только мое, неблочное.

Война. Не правда ли, странно: каким образом война может выступить в качестве типового построения. Но если вспомнить, что речь идет об Аркадии Мироновиче Сычеве, 1924 года рождения, то многое станет понятным. Мальчишки вырастали как бы войне навстречу, достигнув к ее началу призывного возраста. Из двух десятых классов Ногинской средней школы № 12 Аркадий Сычев остался один. Нет у Аркаши Сычева школьных друзей, одни подруги.

Имелось единственное исключение. Женя Верник из 10 Б класса той же школы № 12 уцелел на войне, поскольку на ней не был. Папа Верник определил сына в военную ветеринарную академию, каковую Женя благополучно закончил в год Победы. А как он увлекался физикой. Но выбор был сделан. Лейтенанта ветеринарных войск послали на службу в Монголию, там он и пыхтел до середины пятидесятых годов, пока не удалось проскочить в аспирантуру по той же ветеринарной части — с помощью того же папы Верник. Способный ведь был, защитился, четыре своих куска имеет, но судьба-то антитиповая, нежеланная, если хотите, постылая.

За сорок лет Сычев и Верник встретились только раз. Верник заискивал перед Аркадием Мироновичем, плакался на судьбу. За четыре года неучастия в военных действиях пришлось расплачиваться четырьмя десятилетиями опрокинутой жизни. И с женами не заладилось, и дети получились какими-то недоделанными, скособоченными, один заика, второй альбинос.

— Я сам спустил себя в канализацию, — хлюпал Женя Верник. — Скорей бы на пенсию. Займусь физикой.

— Я не против ветеринарии, — бодро отвечал Аркадий Миронович, с болью глядя на однокашника и не узнавая его. — В нашей стране почетен каждый труд. А лошади это вообще прекрасно, я знаю по ипподрому. Мы ведь с Андрюшей Мякининым заходили к тебе перед военкоматом. Но ты уехал к маме в больницу.

— Я знаю, — с готовностью подхватил Женя Верник, проигрывая несостоявшийся вариант судьбы сорок лет спустя. — Я ушел из дома за 15 минут до вашего прихода. Конечно, я пошел бы с вами в военкомат и был бы призван. Эти 15 минут решили всю мою жизнь. Ты сомневаешься?

— В чем? — машинально переспросил Аркадий Сычев, думая о своем.

— В том, что я пошел бы с вами в военкомат. И вообще, дальше…

— До самого Балатона, — отрезал Аркадий Миронович.

— Почему до Балатона? — удивился Верник.

— Там остался Андрюха. Так что давай живи терпеливо.

На этом они расстались с Верником.

Минувшим летом встретил на Пушкинской площади свою первую любовь Аничку Орловскую. Дважды бабушка. Но еще смотрится. Проговорили с ней сорок минут. Вдруг Аня спрашивает:

— Где Женя Верник, ты не знаешь? Он, кажется, не воевал?

— Нет, не воевал. Он всегда был против войны.

Институт. Как известно, все журналисты делятся на две категории:

а) журналисты-международники,

б) и те, которым не повезло.

Но также известно и другое: журналистами-международниками, а тем более политическими обозревателями не рождаются. Ими становятся.

Аркадий Миронович с детства любил радио, еще в школе был внештатным корреспондентом местной радиоточки. Вернувшись с фронта, поступил в Полиграфический институт. Жил в общежитии на Дмитровском шоссе. Начал студентом подрабатывать на московском радио, делая крохотные тридцатисекундные заметки для редакции последних новостей, за которыми приходилось гоняться с высунутым языком.

Кончил институт, перешел на штатную должность, ибо был молод и дерзок в мыслях. Ему нравилось присутствовать при рождении наипоследнейших новостей. Только что ее не было. Но вот она вылупилась на свет, заголосила. И Сычев нарекал ее принародно. Если же новости не было, он,