Книга Выходное пособие - Лин Ма

аспирантские вечеринки. Жуйфан пыталась завести друзей, а ее муж тушевался в каком-нибудь одиноком кресле, робко попивая пепси. Когда она хотела что-нибудь сказать на плохом английском, горло ей сдавливал спазм. Оно сжимала губы, чувствуя воск своей новой помады, «Вишни на снегу» марки Revlon. Им было уже за тридцать, так что они оказались старше почти всех остальных. Жуйфан носила синее платье-рубашку, которое казалось последним писком моды в Фучжоу, а здесь выглядело таким консервативным среди моря обтягивающих мини-юбок и платьев на бретельках.

Если бы она хорошо знала язык, если бы могла преодолеть застенчивость и неуверенность, то сообщила бы им, чего добилась в жизни. Она бы рассказала, что в Фучжоу была сертифицированным бухгалтером и что среди ее клиентов были городские и региональные госслужащие. Что ее работа оказалась достаточно важной, чтобы она смогла остаться в Фучжоу во время «культурной революции», а вот ее сестры вместе с прочей молодежью вынуждены были долгие годы заниматься черной работой в деревне.

«Культурная революция» на несколько лет закрыла все университеты. Только когда они снова открылись, набирая очень немного студентов, ее муж смог пойти учиться. К этому времени ему было уже двадцать пять лет и он работал бригадиром на фабрике автозапчастей. Он мечтал стать профессором литературы, но, к несчастью, на вступительных экзаменах лучший балл у него оказался по математике, так что его зачислили на отделение статистики. Он так много занимался, что заработал язву и иногда по нескольку дней не вставал с постели. Потом его стали преследовать вечерние мигрени, от которых он полностью не избавился до конца жизни.

Они относительно недавно поженились, сбежав из дома так быстро и тайно, что родственники заподозрили вынужденный брак. Так оно и было — хотя она никому в этом не признавалась. Она была уже беременна, когда они сбежали. Переехав в США, они оставили дочь у бабушки с дедушкой в Фучжоу и теперь копили деньги, чтобы забрать ее к себе.

Они рано уходили со всех вечеринок, а вскоре вообще перестали посещать эти сборища.

Жуйфан оставила попытки завести друзей и перестала замечать одиночество. Она решила найти работу. Вариантов было немного, учитывая ее плохой английский и отсутствие рабочей визы, но кое-что найти было можно.

В первый год Жуйфан собирала парики для париковой компании. Каждый понедельник она забирала из офиса искусственный скальп и мешок волос, которым предстояло стать блестящими каштановыми гривами, безвкусными каре, светлыми пуфами в стиле Фэрры Фосетт. Она шла домой, садилась на цветочный диван перед телевизором, где крутили «Одну жизнь, чтобы жить», и начинала по очереди втыкать пряди в синтетический скальп. На сборку одного парика уходило тридцать — сорок часов. За каждый парик платили восемьдесят долларов в конверте.

Каждое утро она с удвоенной силой начинала втыкать волосы, ведь каждая прядь приближала ее к авиабилету для дочери. Но к вечеру ее зрение затуманивалось, пальцы болели. По вечерам начиналась депрессия, а вместе с ней приходил гнев. Не уследив за собой, она начинала подсчитывать обиды и искать виноватых. Муж виноват в том, что привез ее сюда. Сестры в Фучжоу втайне радуются ее несчастьям, несмотря на косметику Сlinique, которую она им посылала. Грязная комната упорно сопротивляется попыткам в ней убраться; пряди синтетических волос забивались в ковер, и она не могла их оттуда вытащить, как бы часто ни пылесосила.

Ее мысли были прерваны стуком в дверь. Наверное, мормонские миссионеры. Они приходили каждый месяц или около того, Христос то, Христос се, и ревностно совали ей брошюрки.

— Брагадарю вас, — обычно отвечала она. Они не понимали ее английского, когда она просила их разуваться, входя в комнату. Она давно уже перестала открывать им дверь.

— Жуйфан! — закричал кто-то. Это был всего-навсего ее муж.

— Что случилось с твоими ключами? — спросила она, открывая дверь.

— Забыл в машине, — ответил он, запыхавшись. Он выглядел восторженным, безумным. — Но это неважно. Ты слышала новости?

Она не успела ответить: Чжиган пронесся мимо нее в квартиру.

— Сними обувь, — крикнула она, но он, кажется, не услышал. Он яростно щелкал пультом, прыгая с канала на канал, пока наконец не нашел новости.

Там показывали плохую видеосъемку чего-то похожего на ночную акцию протеста. Дрожащая ручная камера засвидетельствовала хаотическую мешанину гражданских, танков и дыма. Раздавалась стрельба. Толпа скандировала: «Фашисты! Фашисты!» Внезапно она поняла, что все это происходит в Китае.

— Где это? — спросила она.

— Площадь Тяньаньмэнь, — ответил он.

Теперь на видео показывали случайные сцены в больнице. Старая женщина прижимает окровавленное полотенце, а какие-то люди торопливо ведут ее по больничному коридору. Жуйфан понимала крики толпы, но не голос за кадром. На экране появился озабоченный диктор. Он говорил по-английски.

— Что он говорит? Что происходит?

— Они говорят, что ночью на площади Тяньаньмэнь была большая акция протеста, — сказал Чжиган. — Там собралось до миллиона человек, много стариков и студентов.

— Чего они хотят? — поинтересовалась она.

Он посмотрел на нее.

— Демократии.

Она вспомнила ночи в университетской общаге, встречи, на которые они с мужем ходили. Там все пили пиво, грызли арахис, чистили танжерины и вели разговоры о политике. Некоторые из тех, кто тогда откровенно ругал коммунистический режим, позже стали на этот режим работать. Хотя обычно ее муж держал свое мнение при себе, однажды он произнес пламенную речь о демократии. «У каждой системы есть свои проблемы, — утверждал он. — Но государство, которое предоставляет своему народу свободу слова, свободу протеста, тем самым выказывает уважение к своим гражданам». Она никогда раньше не подозревала, что он может быть таким идеалистом.

Чжиган молчал, уставившись в экран.

— Что еще происходит? — снова поинтересовалась она.

Он не отрывал взгляд от экрана.

— Они говорят, что военные стреляют в толпу. Это же мирный протест. — Он посмотрел на нее, пораженный.

— Ты уверен, что правильно понял? Мы же смотрим американские новости.

Его глаза сверкнули.

— Смотри! — сказал он с недоверием, указывая на экран. — Там сплошь студенты и старики. Они стреляют в людей без разбору.

Она не видела на экране ничего, кроме толпы и дыма; она могла слышать одиночные выстрелы. Женщина с пробитой головой в отделении скорой помощи в больнице. Одно и то же видео показывали снова и снова, в бесконечном цикле.

— Ну, мы же не знаем всех фактов, — настаивала она.

— Факты на экране, — саркастически ответил он. Глядя в телевизор, он что-то процедил сквозь зубы.

— По крайней мере, раз уж ты решил критиковать жену, говори открыто, — пылко сказала она.

— Я тебя не критиковал, — сказал он, отводя глаза.

— Тогда что ты только что сказал?

Он снова что-то пробормотал, на сей раз погромче, но все